Марина Дяченко - Авантюрист

Комедианты вернулись со сцены потные, несмотря на мороз, зато с красными ушами и носами, в свалявшихся шариках пудры; сели на сундуки вдоль стен, молча пережидая, пока разойдется толпа. А может быть, просто отдыхая.

Танталь осталась снаружи. Я слышал, как она о чем-то вполголоса спрашивает Алану и та отвечает, тоже вполголоса, равнодушно…

– Хватит сидеть, – угрюмо бросил Бариан. – За работу…

Все пришли в движение; женщина с привычным бесстыдством принялась стягивать подбитое ватой платье, злодей-старичок сунул за щеку кусок хлеба, а статный красавец Муха выудил из штанов морковку и, задумчиво ее оглядев, сообщил предводителю:

– Засыхает реквизит уже. Завял… Надо бы новенький.

Заночевали на постоялом дворе. Сквалыга Бариан снял всего две маленькие комнаты, одну отдали нам с Аланой и Танталь, в другой расположились комедианты, все вчетвером, включая женщину. Впрочем, никаких фривольных мыслей на этот счет не возникало – в комнатах стоял такой холод, что никому не приходило в голову снять хотя бы перчатки.

Алана уснула, укрытая десятком одеял. Я спустился в обеденный зал, где было тепло, и наладился прикорнуть в кресле у камина, благо мои странствия научили меня спокойно относиться к такому способу ночлега. Я задремал почти сразу, и приглушенные голоса за одним из столиков естественным образом вплелись в мой сон.

Мне снилась занавеска, подшитая сверху толстыми белыми нитками; я прилаживал в штанах морковку и все никак не мог приладить, а ведь с минуты на минуту войдет Алана, это первая наша брачная ночь, и под кроватью, рядом с ночным горшком, лежит книга «О магах», мое приданое… «Почему же ты молчишь, – бубнит над ухом приглушенный голос Чонотакса Оро, – если ты видишь… плохо… скажи… если ты не чужая…»

«Что, за чужую меня держишь?!» – горько спрашивает Алана, а я стою перед ней с морковкой в руке, и мне нечего ответить.

«Десять лет… десять лет… десять лет…»

«Нет. Уже нет. Не могу, Бариан, извини… Не могу…»

Я – блоха внутри замшевого мешочка. Холодная рука с длинными белыми пальцами шарит по швам, пытаясь найти меня; я вжимаюсь в угол, но твердый желтоватый ноготь ищет усерднее, сейчас он найдет меня, и от мысли, что будет потом, я проваливаюсь в темноту без верха и низа…

Я отработаю, Чонотакс. Я сделаю все, что прикажешь… только…

Из темноты глядели не отрываясь булавочные глазки Судьи. Проворачивался, теряя дни, деревянный детский календарик.

На другой день я подошел к Танталь и, пряча глаза, попросил булавку обратно.

Она удивилась. Возможно, она подумала, что я струсил, но булавку, поколебавшись, все-таки отдала.

У меня не было возможности оправдаться. Объяснить, что не страх перед Чонотаксом меня мучает – соблазн…

Не хотелось верить, что ЭТО рождается внутри меня. Проще списать на наваждение, на Черно, который сквозь расстояние ломает мою волю…

ЭТО было – непреодолимое желание вернуться назад и ползать перед магом на брюхе.

Жизнь у комедиантов, надо сказать, не сахар.

Тянулись назад заснеженные поля, на горизонте то поднималась, то опадала темная кромка леса. В лес Бариан въезжать не решался – опасался волков и разбойников, и даже самая презрительная из моих усмешек не могла подвинуть осторожного предводителя на этот подвиг. Танталь шагала рядом с повозкой и молчала – лихорадочное возбуждение, владевшее ею с самого начала путешествия, сменилось подавленным, желчным настроением. Бариан шел рядом и почему-то прятал от нее глаза.

Делать было совершенно нечего; комедианты сменяли друг друга на козлах, я показывал Алане следы на снегу и тут же придумывал фантастические истории о собственных битвах с волками и разбойниками. Алана слушала, бледно улыбаясь; один раз я попросил доверить мне вожжи и показал оторопелым комедиантам умение управлять повозкой, правда, передняя ось чуть не лопнула, а Бариан хоть и не решился меня упрекнуть, но все-таки был очень зол…

В селении Межречки назначена была встреча с двенадцатью телохранителями Танталь. Намаявшись в повозке, я с нетерпением ожидал момента, когда можно будет пересесть в удобную карету и продолжать путь, как то подобает аристократу; мы прождали в Межречках день и другой, но никто в округе и слыхом не слыхивал ни о двух экипажах с гербами, ни о дюжине молодых всадников.

– Зима, – сказал я, пытаясь согнать с лица Танталь маску напряженного ожидания. – Мало ли что может случиться…

– У меня такое чувство, – отозвалась она шепотом, – что я подставила их под неприятность. Подсунула вместо себя.

– Чонотакс уже догадался… о нашем маскараде?

– Откуда я знаю? – взвилась она с неожиданной злобой. – Он что, записочки мне шлет с почтовыми голубями?

– Извини, – сказал я смиренно, хоть извиняться, на мой взгляд, было не за что.

Прошло еще два дня, ждать дальше не представлялось возможным; Бариан нисколько не огорчился, узнав, что благородные господа собираются продолжить свой путь с комедиантами. В отличие от меня Бариан даже был доволен; Танталь, сменившая гнев на милость, снизошла до того, чтобы меня подбодрить:

– А что нам мешает вот так добраться до самого города? Лучшего прикрытия не бывает, Ретано. Если Чонотакс до сих пор нас не выследил, дальше ему будет все труднее и труднее…

– А если выследил? – спросил я желчно.

Она пожала плечами:

– Маги не всесильны… Или нам сложить руки под тем предлогом, что от Черно все равно не вывернешься?

Я помрачнел.

– Нам всего-то и надо, что добраться до Эгерта, – продолжала Танталь, сама себя ободряя. – Эгерт найдет… выход.

Женщины непоследовательны. Танталь не верила во всемогущество господина мага – зато верила, по-видимому, во всевластие полковника Солля. Я не стал ее разочаровывать. И даже пожимать плечами не стал.

В пути с комедиантами прошла еще неделя; моя жизнь таяла, как зажатая в кулаке сосулька, а деревянный календарь за пазухой давил, мешал и не давал уснуть. В одном поселке труппу освистали – толпа осталась недовольна, и Бариану со товарищи пришлось спешно сворачивать подмостки под градом летящих со всех сторон мерзлых нечистот.

– Что, играли плохо? – язвительно спросил я, когда ясной зимней ночью мы остановились среди поля и разожгли большой костер.

Предводитель комедиантов опустил плечи; я прямо-таки видел, как на кончике языка его вертится дерзость, но он удерживает ее, будто цепного пса.

– Толпе интереснее швыряться дерьмом, – сказала неслышно подошедшая Танталь. – Ей хоть на голове стой…

Бариан огорченно взглянул на нее, но ничего не сказал; потом я слышал, как, отведя Танталь в сторонку, он в чем-то убеждает ее, поспешно и горячо. Лица Танталь я не разглядел – она стояла ко мне в пол-оборота.