Полина Дашкова - Небо над бездной

— Хочешь сказать, твой кошмар кошмарней моего? — спросила Соня.

Они пересекали фойе, Дима кивнул на портреты Та мерланова и быстро зашептал на ухо:

— ПОЧЦ — его затея. Цель — перевести финансовое влияние в политическое. Йоруба худший из всех возможных партнеров в такой хитрой, опасной игре. Слишком много на нем грязи. Помнишь, как старуха в «Сказке о рыбаке и рыбке» захотела стать владычицей морскою? Если мой шеф все-таки решил играть вместе с Йорубой, значит, он сошел с ума.

Соне было щекотно от его дыхания, он говорил, почти прижав губы к ее уху, она не все расслышала и спросила:

— А почему ты думаешь, что он в этом участвует?

— Потому что красавица в венке из васильков на обложке первого номера журнала «Светоч» — Светлана Петровна Евсеева. Светик, дочь Петра Борисовича.

Наверх пошли пешком по лестнице. Дима взял большую Сонину сумку, повесил себе на плечо. Собираясь на завтрак, она машинально положила туда ноутбук.

— Вот это разумно, — он похлопал по сумке, — не оставляй ноутбук в номере. Каждый вечер, перед сном, будем гулять, дышать и спокойно обсуждать все наши дела. На свежем воздухе. Не здесь.

Площадка между вторым и третьим этажами была пуста. Дверь Диминого номера оказалась открыта, рядом стояла тележка с рулонами туалетной бумаги и стопками полотенец. В дверном проеме возникла горничная, юная, необыкновенно красивая азиатка, в коротком розовом платье, в белых колготках и розовых плоских туфельках. Черные волосы выбились из под крахмальной шапочки. Раскосые, ярко синие глаза нежно сияли, верхние пуговки были расстегнуты, при легком наклоне открылся крупный смуглый бюст, не стесненный лифчиком.

— Доброе утро, господин, доброе утро, госпожа, умоляю простить, уборка не вовремя, Лойго не мешать, Лойго прийти позже, — залопотала она тонким детским голосом.

— Соня, подожди, я сейчас, только возьму куртку, — Дима отстранил горничную, вошел в номер.

Девушка осталась стоять напротив Сони, смиренно опустив длинные смоляные ресницы. В руке она держала пластиковую бутылку с моющим средством. Пухлые пунцовые губы едва заметно шевелились. Показался кончик языка, медленно скользнул по губам. Соня услышала тихий прерывистый вздох и шепот:

— Лойго хорошая, господин доволен.

Прелестное юное лицо передернулось, исказилось, сместились все лицевые мышцы, задвигались, словно искали подходящее положение. Губы причмокнули, растянулись, стянулись хоботком, опять причмокнули. На щеках зашевелилась кожа, стали хаотично появляться впадинки, вроде круглых втянутых шрамов. Сначала впадинок было много, потом осталось всего две, аккуратные симметричные ямочки. В итоге получилась улыбка. Это длилось не более минуты. Когда вышел Дима с курткой в одной руке, Сониной сумкой в другой, уже была только улыбка, милая, слегка виноватая.

— Сегодня ночью господин опять хочет Лойго? Лойго рада навестить господин, — сладко запел детский голос.

Не глядя на горничную, Дима пробормотал сквозь зубы:

— Соня, пойдем отсюда.

Молча они поднялись на пятый этаж, вошли в Сонин номер. Там никакой уборки не было, но звонил телефон.

— Возьми, пожалуйста, трубку, — попросила Соня, достала сигареты и закурила.

— Нет, Софья Дмитриевна сейчас подойти не может. Да, я понял. Мы скоро спустимся, — Дима положил трубку и тоже закурил. — Тебе напоминают, что машина ждет.

— Очень красивая девушка. Редкое сочетание, азиатка с синими глазами, — сказала Соня и добавила шепотом, слегка пародируя местный акцент: — Лойго рада навестить господин.

— Наверное, горничные тут у них за это получают какие-нибудь премиальные. Ночью тоже была «уборка не вовремя». Горничная Лойго явилась ко мне в номер без стука, сначала что-то лопотала о мини баре, белье и полотенцах, потом предложила господину расслабиться.

— Господин расслабился?

— Я ее выгнал. Запер дверь.

— Лойго хорошая, господин доволен.

— Ты докурила? Пойдем, пора.

Они спустились пешком, не встретили ни единой души в коридоре и на лестнице. У крыльца стоял вчерашний джип. Шофер, тот же молодой шамбал по имени Фазиль, приветливо улыбнулся.

— Сегодня погодка ничего. Даже вон солнышко проглядывает.

— Да, надо будет погулять, посмотреть ваш город, — ответил Дима, усаживаясь рядом с Соней на заднее сиденье. — Фазиль, вы местный?

— Конечно, я здесь родился.

— Случайно не знаете, что такое Лойго?

— У-у, это жуткое чудовище из древних шамбальских сказок. Злой дух, демон в красивом обличии. В Лойго превращаются девушки, если умирают незамужними. Лойго меня в детстве бабушка пугала, когда я не слушался. Они вроде ваших русалок, но только обитают не в воде, а в степи. Смертельно опасны как для мужчин, так и для женщин.

Федор впервые в жизни очутился за границей, но после нескольких суток в поезде ему показалось, что он просто вернулся в прошлое, в большой европейский город, такой, каким была Москва до семнадцатого года. Чистые ровные улицы, автомобили, трамваи, велосипеды, хорошо одетые прохожие, женщины в шелковых чулках и туфельках, мужчины в начищенных ботинках, с гладко выбритыми лицами. Кафе, магазины, банки. Запах бензина, духов, угольного дыма. Из булочной пахло горячим хлебом, из мясной лавки — мясом, из пивной — пивом. В соборах звучала месса, в танцевальных зальчиках — джаз. В домах работали лифты, канализация была исправна. Вечером зажигались фонари на улицах и лампы в окнах. Ни одного разбитого окна. Никто не грыз подсолнухи, не плевал на тротуар, не справлял нужду во дворах и парадных.

Ко всему прочему, тут было теплее, чем в Москве, никакого снега, и солнце к полудню пригревало уже по весеннему.

Потом, немного привыкнув, он стал замечать очереди за пособием по безработице и бесплатным супом. Роскошь готики и барокко, продувной, холодный простор площадей, уют проходных дворов, отделанных мелкой керамической мозаикой, особенный прусский дух порядка и внешней благопристойности во всем, даже в модном авангардном искусстве, даже в нищете и разврате.

Германия проиграла войну и переживала далеко не лучшие свои времена. Унизительный Версальский мир, падение марки, рост цен, экономический кризис, настолько серьезный, что из-за него в стране было объявлено чрезвычайное положение. Но этот упадок по сравнению с тем, что творилось в России, казался процветанием, образцом благополучия.

«Они проиграли войну. А что случилось с нами?» — думал Федор в первое свое берлинское утро, за завтраком в маленьком пансионе на Доротейштрассе, в районе Тиргартен.

На дверях номеров висели объявления с просьбой не выставлять на ночь в коридор обувь, поскольку ее сохранность не может быть гарантирована. Белье на кровати оказалось ветхим, с аккуратными заплатами, но идеально чистым.