Танец огня - Илана С. Мьер
Валанир ждал напротив нее, что-то слушая. Они услышали трель птицы, что прозвучала в Зале слишком громко, чтоб донестись снаружи. Казалось, звук раздался за дверью.
Валанир расслабился.
— Мой страж тут. Теперь, если повезет, нас никто не побеспокоит.
Он шагнул к Джулиен и протянул руки. Она обхватила его ладони. Ранее на одной из встреч он связывался с ней чарами. Так он сказал, ведь она ничего не ощутила; а теперь он мог ее силой прикрывать то, что задумал этой ночью. Иначе чары мог заметить кто-то, вроде Элиссана Диара, и их раскрыли бы, остановили бы раньше, чем он закончил бы работу. Но он не заставлял Джулиен саму колдовать. Он не рисковал ею.
Она знала, его тяготили жизни, что были утрачены или искалечены от его поступков. Хоть он и верил, что был прав.
— Для этой работы я должен писать о ней, — сказал Валанир Окун. В свете Ветви его лицо смягчилось. В глазах блестел смех. — Не говори ей, Джулиен. Я не верю в лесть.
Его песня началась тихо. Джулиен пыталась унять дрожь коленей. Пророк Валанир Окун пел, и эту песню никто никогда не слышал и не услышит. Это будет историей всей ее жизни, если это была бы просто песня. Но эта песня взывала к чарам, могла убить Пророка; как тогда ей рассказывать об этом?
Его голос без помощи лиры заполнял Зал, меняя тишину этого места. Он начал, как часто бывает в песнях, с истории. Джулиен видела перед глазами сияющий Тамриллин, где она никогда не была. Время Ярмарки середины лета. Пророк собирал людей в его песне: все были в масках для Ярмарки, каждый был со своей песней. Со временем маски упадут, песни изменятся. И посреди этого была женщина, что желала музыку, хоть и не надеялась. Джулиен поняла, что перестала дышать.
История развернулась. Джулиен открыла глаза и посмотрела на Пророка. Его взгляд был далеким, она не могла прочесть его лицо.
Эту историю все знали, в Эйваре и за пределами; но Джулиен еще не слышала, чтобы историю рассказывали так. Эта песня была не о жертве Дариена Элдемура, не о страданиях Хассена Стира. Даже не о предательстве Марлена Хамбрелэя. Лис, гончая, змей — такую историю все знали.
Песня была о другой жертве — интимной, о которой песни молчали. Кровь сердца на лугу в лесу; позолоченные комнаты, искажающие искусство Пророка, на службе глупому королю. И… очень скоро смерть. Джулиен вспомнила на стене женщину, пронзающую мечом сердце другой женщины; такой же — себя. Ноты меланхолии собирались как тучи, наполнялись напряжением, яростью; глаза Пророка пылали. Ярость сдавила его голос, сделала его низким. Жертв было слишком много; он злился из-за них, как люди из мифа, что отвернулись от богов. Лицо Валанира стало проясняться, словно солнце выходило из-за туч после дождя. Он что-то вспоминал.
Огонь сделал из тебя
Яркий стальной клинок, золотую цепь
И ослепительный свет.
Валанир Окун впервые посмотрел на Джулиен, слабо улыбнулся. Ветвь озаряла половину его лица, остальное было во тьме. Нежность вернулась, и он озвучил последние слова.
Тебе нужно идти в лучах света,
А не становиться им.
Песня Манайи снаружи стала громче, выше, словно хотела пробить небеса; и Джулиен увидела узнавание на лице Валанира, осознание.
— Это не Манайя, — сказал он. — Они работают над чем-то другим, я не вижу результат. Но этому придется подождать. Я должен найти Лин.
Глаза Пророка вдруг стали рассеянными, напоминали окна заброшенного дома; и он ушел в другое место, а она осталась одна, хоть и сжимала его руки; а жуткая песня становилась громче, терзала ночь, как те башни огня, двигаясь к концу, которого не знал даже великий Пророк.
* * *
Ночь окутала бойницы, и Намир Хазан была в дозоре. Алмирия расположилась на горе, крепость была как корона на вершине. Если смотреть с этой высоты вниз, улицы растягивались от нее, словно лапша. Намир ранее этим днем ходила по этим улицам, и ее ноги болели от подъема по горе. Было сложно понять, где кончается гора, а где начинаются улицы. Алмирию не просто так называли неприступной. Пять лордов сохраняли тут относительную независимость ценой этой изоляции. Ферран, первый из этих лордов, выглядел так, словно его вырезали из камня. Его короткая борода была с сединой, а вид был мрачным и властным. Он не был рад, что пришлось укрыть армию с юга в его стенах. Недоверие было раной в золотом древнем зале, где провели совет пятеро лордов и Мансур.
Намир одобряла это недоверие, видела смысл. Она была впечатлена властным поведением лорда Феррана, хоть им и было от этого неудобно, зато за таким человеком можно было идти в бою. История часто показывала, что ошибкой была сила снаружи, впущенная в город, даже если сила предлагала помощь. Армия тут была большой, отряд визиря прибыл. Они часами обсуждали условия с Ферраном, пока стояли у ворот под палящим солнцем. Когда людям Мансура разрешили войти, улицы оказались пустыми. Жители укрылись внутри, смотрели с верхних этажей.
Внутри переговоры продолжились в крепости. Мансур все еще вел отряды один, ему помогала Намир, а визирь Миувьях, что неожиданно, не прибыл со своими людьми. Она этого не сказала, но для Намир это было зловещим знаком — визирь бросил отряд. Он заявил, что занят свадьбой старшего сына и иностранной принцессы, так что не может уехать. Намир сомневалась, что дело в этом. Она видела, что Мансур думал так же, хоть и сказал:
— Нам лучше идти. Миувьях жаловался бы, если бы его чистый плащ порвался.
Она не знала, успокаивал ли Мансур себя словами. Она знала кое-что еще. Мужчина мог умереть с мечом в руке, отдав дыхание ради славы. Но славы в ночных рейдах не было, зато оставались следы магии, безнадежности.
Ночью улицы сияли. Это придумала Намир. Это было рискованно, но внезапное нападение танцующих с огнем было куда опаснее. Лорд Ферран и Мансур согласились. Такие случаи им еще не попадались, и они не знали, как будет поступить мудрее.
Перед ее дозором лорд Ферран подошел к Намир. Она впервые увидела его вблизи, он оказался не выше нее, хоть его присутствие и приковывало внимание.
— Мы вряд ли выживем, — сказал он. — Но я лучше умру тут, в месте своих предков, чем убегу в нору, как крыса, оставив народ умирать. Это понятно, Намир Хазан?
Она смогла посмотреть ему в глаза с уверенностью.
— Так я живу всю жизнь,
