Чёрный фимиам (СИ) - Алена Харитонова
Его взгляд словно прилип к её. Он глядел в эти омуты, блестящие на чёрном лице, и, наконец, начал понимать смысл произносимых слов.
— На острова, где я жить, мало вода, — Нелани медленно отходила от топчана, на котором лежал мужчина, но по-прежнему не отпускала его взгляд. — Только морская кругом. А ветер горячий и соленый. Соленый и горячий. И если бог острова гневаться — солнце жечь люди до костей, выпивать наша вода. Жара высушивать озера, высушивать реки, высушивать ручьи. Бог гневлив и любить кровь. Бог любить дев, бог просить жертв. За вода, за урожай, за детей.
Она подняла руки, и Сингур увидел на чёрных запястьях тонкие металлические браслеты. Ладони Нелани мягко скользили в воздухе — медленно-медленно вырисовывая неведомые знаки. Чувственный плавный танец рождал перезвон украшений. Этот перезвон был негромким, убаюкивающим.
— Чтобы не гневить бог, ему дарить дева. Жена. Самый красивый девушка. Невеста бог. Чтобы другие жить, одна умирать. Уходить к бог. Любить бог. Бог любить её.
Рассказчица едва слышно и неторопливо начала постукивать длинными пальцами по ладони. Звон браслетов рассыпался по убежищу. Тени от лампы скользили по чёрному полуобнаженному телу. Тонкая рубашка стала прозрачной от пота.
— Но девушка плакать, — продолжала певуче Нелани. — Глупая девушка всегда плакать. Не хотеть идти к бог. Хотеть плавать в прибой, есть сладкая пауват, спать под звезды, любиться с мужчина, не с бог. Ты слышать меня, Сингур? Смотреть на меня? Видеть, что я говорить?
Он с трудом кивнул, завороженный движением её рук, тихим звоном браслетов, плавным покачиванием бёдер и тяжёлым дымным дурманом, которому не знал названия.
Сизые волны окутывали Нелани, она медленно танцевала в них и продолжала рассказ. А мужчине казалось, будто он видит всё, о чём ему говорят: зелёный остров, синее небо, хижины с крышами из огромных листьев, обжигающее яркое солнце. Плоды пауват, свисающие гроздьями с упругих лиан…
— Девушка плакать. А бог не любить слезы, — шианка улыбалась и качала головой. — Невеста на свадьба должен быть счастлив. Для этого женщина племени окуривать девушка особый трава. Сладкий дым убирать слезы, убирать тоска, убирать боль, дарить покой. Ей говорить, что она видеть, и она видеть, что ей говорить. Девушка улыбаться. Бог быть доволен. И забирать невеста.
Сингур уже не чувствовал тела. Он качался на волнах сизого дыма, что плыл вокруг Нелани. Вдыхал запах, наблюдал за тенями, прячущимися в складках её рубахи, хотел коснуться её, дотронуться до этого манящего лоснящегося тела.
— Что делают с девушкой? — услышал он издалека свой осипший голос.
— Девушка резать, как свинья, — жёстко ответила Нелани, не останавливая танца. Её руки ласкали волны тяжелого дыма, свивали из них маленькие кудрявые вихри, гнали по комнате. — Девушка умирать и уходить к бог. Но сперва девушка брать жрец. Он есть вместилище бог.
— Каждый год? — спросил Сингур, с трудом шевеля непослушными губами.
— Каждый год. Один невеста, один год. Но однажды вздорный невеста не захотеть идти к бог. Не хотеть смерть и чтобы её иметь жрец. Хотеть жить. Смотри, Сингур…
Шианка изогнулась, заведя руки за спину, отчего тонкая ткань обтянула высокую грудь, прилипла к потной коже на чувственно вздымающемся животе.
— Смотри, Сингур. Это тело принадлежать бог. Так сказать жрец, который его проклясть. Запретить говорить этот рот. Изгнать с остров эта дева, продать её чужеземец. Если не хотеть быть невеста бог, то стать жена всем. Не принадлежать бог — не принадлежать себе. Пусть дева владеет плоть.
Дым вокруг неё принимал причудливые очертания. Сингуру казалось: к Нелани тянутся чьи-то руки, похотливо скользят по её плечам и спине, по груди, а она сладострастно изгибается под их прикосновениями. Он видел, как трепещут её бедра. Но тяжёлая каменная усталость наваливалась, отупляла. Глухая, дарящая оцепенение и бессилие.
— Я хотеть, чтобы меня иметь. Постоянно иметь. Такова плата. Плоть зовёт плоть. Но ей нет утоления. Я сгорать от желание. Сгорать от зова плоть.
Её браслеты звенели, а очертания терялись в сизом дыму. Она исчезала в нём, растворялась:
— Меня иметь все. Плоть того желать. Сводить с ум. Я хотеть смерть. Бог всегда победить, и дева достаться ему раньше или позже. Но потом в «Четыре луна» прийти ты. Смотри, Сингур.
Он опять с трудом разлепил глаза, вглядывался в сизую мглу, которая колыхалась в такт трепещущему огоньку лампы. И увидел себя. В той комнате борделя, у окна. Обессилевшего и бледного.
— Ты успокоить плоть. Ты убрать безумие похоть. Я снова стать дева, а не рабыня бог. Теперь понять, почему я помогать тебе?
В сизой мгле остался лишь её голос, но он таял, удалялся.
— Не вижу тебя… — с усилием, едва слышно произнёс Сингур. Даже в этом сонном отупении ему стало страшно, что сейчас Нелани пропадёт совсем. И уже не появится, оставит его слушать подземелья и сходить с ума в темноте. — Не вижу… вернись…
— Я здесь, — тихо прошептали над ухом. — Смотри, Сингур.
Он попытался разлепить веки, но уже не смог.
— Ты спать, — шептала темнота. — Спать крепко…
Тёплые волны дурманного дыма омывали тело, скользили по коже. Сингур плыл в этих волнах, объятый неодолимой тяжёлой негой. Боль утихла.
Глава 17
Многоликим не снятся сны. Аурике было очень любопытно, что это такое. Наверное, они похожи на видения? Но почему тогда во сне одни чувствуют боль, а другие — нет? Почему испытывают жажду и голод, но не могут их утолить? Почему говорят и делают то, что не говорят и не делают наяву?
Однажды Старшая жена сказала юной многоликой по секрету, что бывают даже скабрезные сны. Но человек их не выбирает, не может заставить сниться себе то, чего хочет. Иногда и наоборот. Приснится такое, чего и осмеливаться хотеть нельзя. Например, воину может присниться, что он по собственному желанию возлег с многоликой, которая его не просто не выбирала, а вообще могла быть замужем за другим.
Это же — шасмах — запрет! — ужаснулась девушка. Но оказалось, что за такое, если оно происходило во сне, не карали. Вообще.
Поэтому Аурике очень хотелось хоть раз увидеть сон. Можно и скабрезный, чего уж там. Раз за такое не наказывают.
Она сидела и размышляла на широкой скамье садового грота. Думала: а вдруг её видения — не видения вовсе, а сны? Вдруг мерцание ей совсем не подчиняется? Вдруг всё, что она видит — неправда? Её мать всё-таки была обычной женщиной…
Зелёный лабиринт шумел под знойным
