Генри Олди - Сумерки Мира

Скука. Скука набилась мне в рот, обдирая десны; скука висела у меня на шее мельничным жерновом, и не было у меня Дела, достойного беса, и вновь просыпалась внутри давнишняя мечта об отдыхе, о покое – о Смерти…

Мне уже сейчас не хотелось почти ничего. А когда Даймон наконец допишет Книгу и я прочитаю ее до конца – мне не будет хотеться совсем ничего!… И от сосущей, дикой, смертной скуки…

Я знал, что Сигурд завидует Изменчивому, опережающему салара в изучении Слов и Знаков; я видел, как Солли стал обращаться со своими волками, да и меня самого, признаться, стала раздражать раболепная услужливость младших братьев и вежливая почтительность патриархов.

О небо, еще немного, еще одна страница Бездны – и…

Нельзя подписать договор с Бездной и надеяться выиграть – выигрыш неминуемо обернется поражением! О Книжный Червь тайного знания, как легко вползаешь ты в душу, как сладок голос твой, когда ты незаметно вгрызаешься в святая святых…

– Внемли мне, человек, перелистни страницу!…

…И Скользящие в сумерках невидимой грозой выжгут осиные гнезда Перевертышей – и горе всем остальным!…

– Тайное знание, человек, тайное, сокровенное… даром, совсем даром, и только тебе…

…И Изменчивые возденут к небу властные руки, чумой затопляя поселения ненавистных Мертвителей, и горе всем остальным!…

– Кончены труды твои, человек, снято тяжкое бремя; читай – и за тобой будет будущее, твое прекрасное будущее, и только за тобой!…

…И просто люди силой Слов и Знаков сметут с лица земли и первых, и вторых, и третьих – всех, кто не хочет быть просто человеком или не может им быть… и горе всем остальным!…

Вот почему Бездне нужен был Даймон… Или я. Ни один варк, уже вкусивший от Небытия, не смог бы написать Книгу!… Еще одна Дверь, шуршащая, шелестящая, разлагающая непосредственно сознание, душу – Книжный Червь…

Я встал, и те, которые Я, встали вместе со мной. Если я прав, то лишь у патриарха Мауриция сумею я найти подтверждение моей правоты.

У патриарха. В хрониках Верхних.

Ведь не может же быть, чтобы я оказался первым?!

4

– Нам необходимо видеть патриарха!

Кроха Йонг лениво поднялся навстречу вошедшим, двигаясь с грацией невыспавшегося носорога.

– Патриарх Мауриций занят, Господа, – вежливо, но твердо заявил он. – Приходите с утра, а лучше – к полудню…

Ярость затопила Сигурда. Какой-то ничтожный услужающий смеет говорить с ними таким образом, – с ними, с Танцующим с Молнией и Хозяином Волков!… Краем сознания он успел удивиться этой слепой ярости, удивиться ее чуждой природе – но было поздно.

– Ты что, ублюдок, не понял?! Или мне придется повторять дважды?!

Кроха Йонг набычился, искоса взглянув на проходившего сбоку долговязого Фарсаула, и угрюмо промолчал, не двигаясь с места. С лавки у окна вставали еще трое братьев-услужающих, которых оставил Маурицию уехавший к себе западный патриарх Муасси.

Сигурд шагнул вперед, рука его метнулась к рукоятке меча… Салар был страшен, и в эту самую минуту луч закатного солнца просочился в окно и упал на лицо Скользящего в сумерках. Ярроу машинально отмахнулся от неприятно-теплого прикосновения – в последнее время его раздражало многое, в том числе и солнце – и его локоть чуть не сломался в мертвой хватке лапищ Крохи. Сигурд, стиснув зубы, вывернулся под немыслимым углом, стараясь ослабить давление на хрустящую руку, но Кроха держал умело и ловко.

Солли бросился к ним, вскидывая вверх жезл, вырезанный утром из Заветного дерева, и выкрикивая тайные слова, но железные объятия ухмыляющегося Фарсаула стиснули ему ребра, голос прервался, и Солли затрепыхался, словно пойманная рыба, хватая ртом воздух. Две двери открылись одновременно. И в приемном покое объявился величавый патриарх Мауриций и запыхавшийся брат Манкума. Послушник заканчивал фразу, явно начатую еще на крыльце:

– Даймон… Господин Даймон передает, что сегодня…

Манкума резко замолчал, глядя на происходящее, потом то ли вскрикнул, то ли всхлипнул, и кинулся к Крохе, молотя худыми кулачками по его необъятным плечам и тщетно пытаясь оторвать толстые пальцы Йонга от согнувшегося в три погибели Сигурда.

Один из западников коротко взмахнул полированной дубинкой и опустил ее на затылок Манкумы. Тот дернулся, захрипел и осел на пол, запрокидывая отяжелевшую голову.

Мауриций улыбнулся и аккуратно прикрыл за собой двери в патриарший покой.

– А я-то вас на смену прочил…

Голос Мауриция был, как обычно, сух и ровен.

– Мне ведь известно, кто вы… Испытание Испытанием, только после я с Верхними разговаривал… с НАСТОЯЩИМИ Верхними… Но думал – Книгу дочитаете и дадите старикам спокойно на отдых уйти. Заждалась нас Дверь, истомилась… Неровен час, помрем от старости, тогда поздно будет… Тебя, господин Сигурд, на свое место мыслил посадить, а господина Солли Озерный Нормант звать собирался… Патриарх Сигурд и патриарх Солли…

– А я?!

Никто не заметил вошедшего Марцелла. А тот стоял привалившись к стене и со странным любопытством оглядывал приемный покой.

– А ты сам выбирать волен… Не чета иным…

Голос Мауриция не изменился ни на йоту.

Марцелл подошел к телу брата Манкумы и присел на корточки.

– Понял, парень? – тихо, но отчетливо произнес бес, гладя разбитый затылок тщедушного послушника. – Вот так-то… Патриарх Сигурд и патриарх Солли… А ты, дурашка, спасать нас полез! Вот и остывай теперь, за дурость свою человеческую!… А мы в патриархи пойдем, чего уж там… с нас станется. Уходящие за Ответом, Видевшие рассвет, Вставшие перед Бездной – Патриархи общин Крайнего глотка… Неплохо звучит… для начала…

Словно закатный луч облил багрянцем лица Сигурда и Солли. Стыд, обычный человеческий стыд, ожег их своей свистящей плетью, кровь – живая, кипящая, бунтующая кровь! – бросилась в лицо, смывая бледный призрачный налет; и в приемных покоях патриарха Мауриция на мгновение стало тесно.

Выл Кроха Йонг, тщетно пытаясь удержать в руках неукротимый смерч, визжал белый как мел Фарсаул, в чьих объятьях возник разъяренный волк с оскаленной пастью, гулко шлепались в стены братья-услужающие из Западного скита; а Марцелл склонился над телом брата Манкумы, и глаза его блестели – влажные, раскосые, живые глаза…

…Когда все закончилось, Марцелл оглядел стонущих общинников, властно отстранил напрягшегося Мауриция и прошел в патриарший покой. Вскоре оттуда послышался треск ломаемой мебели, шуршание бумаг, и некоторое время спустя Марцелл вышел с пожелтевшим свитком и потряс им перед собравшимися.