Мария Капшина - Идущая

Она открыла один из ящиков стола и достала бутылочку с чернилами. Запасной чернильницы в комнате нет, но можно и без неё обойтись. Надо будет завести металлическую, небьющуюся.

Проклятый дым.

Реда встала и решительно подошла к окну. Словно в насмешку, ветер бросил дым ей прямо в лицо, но тут же мягко потерся о щёку сыроватой свежестью. Подоконник весь был густо обрызган лунным светом, свет растекался лужицами по подоконнику, по лёгшим на него ладоням. Реда скрипнула зубами и подняла глаза. Почти прямо напротив окна, на юге, высоко висела полная луна. Над зубцами западного отрога Великих гор, чётко-чётко вычертив на фоне неба тёмный контур хребта. Совершенно круглая полная луна, дикого зеленоватого цвета. Она улыбалась жуткой и почему-то манящей улыбкой и с мясом выдирала из груди сердце. Сердце от этой улыбки сначала судорожно сжалось, потом заметалось панически, силясь не то вырваться навстречу зеленоватому сияющему безумному магниту, не то забиться подальше, подальше, чтобы никогда, ни за что, ни в коем случае, помоги мне небо! Но небо было заодно с луной, оно нежно обнимало её тёмно-бархатными объятьями и каверзно подмигивало переполошившемуся человеческому существу, вцепившемуся в подоконник побелевшими пальцами, словно этот наивный жест мог уберечь от чего-то. Реда смотрела на луну с ненавистью, а её сердце, её упрямое, ненужное, но всё ещё живое почему-то сердце, улыбалось луне такой же безумной улыбкой и бесновалось, разрывая грудь: да, я здесь… я иду… я сейчас!..

Неожиданно дверь распахнулась, пропустив ярко разодетого молодого человека, вальяжного, самоуверенного и пьяного. Прежде чем он успел действительно войти настолько, чтобы оценить ситуацию, Реда отвернулась от окна, не меняя, впрочем, выражения лица. Просто свою ненависть она обратила на Карэтша, что было, впрочем, совсем не сложно. Каждый очередной любовник императрицы не делал никаких выводов из печальных историй своих предшественников и начинал зарываться ещё раньше, чем надоедал Реде. Сокращая свою жизнь, таким образом, ещё на пару месяцев. Этот до сих пор держался потому, что природа позаботилась наделить его смазливым личиком, голубыми глазами, вьющимися светлыми волосами и неплохим сложением. Он был настолько же глуп, насколько и самовлюблен, но императрица звала его не для интеллектуальных разговоров.

Реда обычно не злилась и, тем более, не выходила из себя, считая это ниже своего достоинства. Она просто работала, хладнокровно расчищая дорогу, избавляясь от ненужных и опасных факторов, спокойно и профессионально добывая информацию. Обычно ей не доставляло удовольствия убивать или пытать, как и не вызывало, правда, отвращения — даже если приходилось работать собственными руками. Ей было просто все равно. Обычно. Если бы Карэтш протрезвел хоть немного, он предпочел бы не будить лихо и смыться по-тихому. Но, основательно набравшись, он не заметил ничего.

— Я п-пришел… — сообщил Карэтш, с некоторым трудом подводя себя ближе и делая попытки обнять императрицу. Ей даже не пришлось отстраняться, потому что спьяну Карэтш промахнулся не меньше, чем на метр. — Я теб-бя сёдень-дня люблю… люлбл-блю сёдня как ник-када….

Реда сделала брезгливый жест левой рукой, и Карэтш беспомощно забрыкал ногами в воздухе, оторопело озираясь, но не трезвея. От него дико разило перегаром, но даже эта вонь не перебивала мерзкого запаха изо рта: у Карэтша были гнилые зубы, с последствиями чего он безуспешно боролся при помощи фантастического количества парфюма. Реда поморщилась. Карэтша вынесло и з комнаты, на что он отреагировал невнятно, но очень бурно.

— Отправьте это вниз. Пусть проспится, потом день на вразумление, потом отрубить голову. Без шума. А вы двое, — заметила она стражникам, — получите по десять палок, и чтобы больше никого, никогда и ни под каким предлогом не впускать ко мне без моего разрешения.

Карэтш, всё ещё ничего не понимающий, мешком свалился на пол, стражники поспешно склонились перед своей императрицей, но она их уже не видела. Реда захлопнула дверь, так что от позолоченного дерева отлетела щепка, сверкнув на полпути к ковру.

Ррагэи [зд. "чёртов"] город, ррагэи страна, ррагэи мир! Никому нельзя доверять! Кхади, пробившихся со мною со столичных улиц на вершину, осталось всего ничего, а остальные… Каждый думает только о себе. Сволочи! А не сволочи, так тупицы, как Таагза. Чаще и то, и другое.

…Но хуже всего то, что нельзя доверять и себе…

Реда снова подошла к окну, даже не взглянув на стол и бумаги. Окно она так и не закрыла, и в комнате по-прежнему пахло дымом и осенью, а подоконник тонул в лунном свете. Сама луна уже не была видна из комнаты, её скрывала западная башня. Но если облокотиться на камень подоконника, подаваясь влево, насколько позволяет проём окна, то её ещё вполне можно разглядеть. Реда воспользовалась этим, чтобы послать безумной мерзавке ещё один ненавидящий взор… и осталась у окна. Сердце прекратило метаться, злость отчасти приглушила тоску — на время. Но приглушить не значит победить. Разум не мог заставить замолчать сердце, а сердце не могло заставить императрицу поступать по-человечески, а не с логичной безжалостностью машины. Выхода не было. В этой бестолковой и безнадежной борьбе до сих пор не нашёлся и едва ли когда-то наметится выход. Реда оставалась человеком, хотя и боролась с этим проявлением слабости яростно и неустанно. Но ничего не менялось. Она могла поступать так, как будто чувств у неё нет, она могла даже сама верить порой, что чувств у неё нет. Но она не могла уничтожить их. И редко, очень редко, в такие ночи, как эта, всходила безумная луна, и не существующее почти никогда сердце императрицы заражалось вдруг этим безумием. И от этого не было средств.

Притихшее сердце ровно ныло, тягучей, муторной болью, оно обречённо молчало, лишь изредка нервно вздрагивая. Оно бы и радо метаться, но сил не осталось, мерзавка-луна выпила все силы, ледяные ладони ровно и равнодушно сдавливали сердце, и оставалась только тоска, неспособная прорваться болью. Эта тоска не имела ничего общего с неприятностями, усталостью или сложностями, возникшими почему-либо. Тоску не объяснить с точки зрения логики, и именно за это Реда больше всего ненавидела её. Что невозможно объяснить, с тем невозможно бороться. Никакой разум не подскажет, как победить то, чего не понимаешь. Все может быть отлично, ситуация под контролем, никаких непредвиденных гадостей не случается, судьба и обстоятельства послушно пляшут любой танец по твоему заказу. И вдруг оказывается, что всё паршиво. Хотя все досадные мелочи тебе ничуть не мешают. Хотя логика уверенно докладывает, что наши наступают по всем фронтам. Хотя разум говорит, что все схемы работают без сбоев. Но сердце ни в грош не ценит эти заверения, а вопит во весь голос, что жизнь невыносима. И плевать на любые аргументы.