Юрий Райн - Бестиарий спального района

Радомир начал было подниматься со скамейки, когда из-за угла появился потный, расхлюстанный милиционер. Он мутно посмотрел на Радомира, не обнаружил, видимо, ничего для себя интересного, плюхнулся рядом и буркнул:

– Закурить есть?

Радомир протянул открытую желтую пачку.

– Я две возьму, – невнятно произнес милиционер.

Похоже, не разрешения спросил, а просто уведомил.

Взял даже три. Приподнял фуражку, сунул под нее две сигареты, третью сунул в рот, повернул голову к Радомиру, вопросительно задрал редкие брови.

Радомир щелкнул зажигалкой, затем неторопливо закурил сам. Мерзкая какая тварь, подумал он. Хоть бы поблагодарил. Впрочем, не нужно с ним связываться – есть дела поважнее.

Неприятный милиционер жадно выкурил сигарету, бросил окурок на асфальт прямо перед собой, поерзал, приоткрыл рот, желая вроде бы что-то сказать, потом передумал, закрыл рот, встал и поплелся прочь.

Милена повторно подала условный сигнал. Радомир поднялся, аккуратно опустил свой окурок в урну, взглянул на небо – солнце уже приближалось к зениту – и не спеша двинулся в сторону сквера. Милена, держа дистанцию, покатила коляску следом.

5

В лесок втянулись все еще порознь: Милена впереди, Радомир в небольшом отдалении. Когда гигантских домов Новокузина стало не видно из-за деревьев, Радомир ускорил шаг и догнал напарницу.

Обмен прошел без малейших осложнений. В сквере Милена разговорилась с молоденькой пухлогрудой блондинкой, покачивавшей яркую голубую коляску. «У вас мальчик?» – «Мальчик, два месяца. А у вас?» – «Тоже, два и восемь дней!» – «Уй, до чего холёсенький!» – «Ути, прелесть какая!» – «А балахончик-то у тебя какой прикольный!» – «Так последний же писк! Саронг называется!»

И поехало. Вот что-то обсуждают с уморительной серьезностью. Вот хохочут над чем-то, и обаяние Милены ломает последние остатки отчужденности. Вот встают и бок о бок покидают сквер, а Радомир, с видом праздного прохожего, следует за ними.

Вот он слышит, как Милена говорит: «Ой, Тань, мне в магазин зайти надо, смесь купить. Петька же на смеси, с молоком-то у меня, видишь, плохо. Отпустишь? Я быстро!» – «Да иди, Милка, – тараторит блондинка. – А потом я в обувной заскочу на минутку, а ты посторожишь, услуга за услугу, идет?»

Что и требовалось. Около того обувного обмен и состоялся. Да еще Радомир, в суете на автобусной остановке, что рядом с обувным, ловко вытащил немного денег из кармана у какого-то лопуха.

Вот и Танин дом. Молодые мамы расстались подружками, договорились встретиться там же, где познакомились. Завтра утром.

Ага. Как же.

Теперь несчастная блондинка уже наверняка обнаружила подмену. Но – поздно.

Девятнадцатый обмен совершен.

– Ты молодчина, солнце, – сказал Радомир.

Милена досадливо дернула плечом.

– Жалко ее? – спросил он.

– Конечно, жалко, – ответила Милена. И, помолчав, добавила: – Как всегда. Я еще и поэтому рада, что больше не пойдем.

Вот и укрытие. До Двери – шагов триста. Крохотная полянка, удобный пенек, кругом густые заросли кустов, несколько деревьев с плотной листвой. Милена тут в безопасности.

Из глубины леса донеслось троекратное заунывное уханье. Радомир насторожился:

– В прошлый раз тоже слышал такое.

– Да чепуха, – устало улыбнулась Милена. – Зверь меня никакой не тронет, а люди сюда не заглядывают. А и заглянет кто – справлюсь уж как-нибудь. За тебя вот неспокойно…

Радомир постоял еще, напрягая слух. Тихо.

– Ладно, – проговорил он. – Я быстро. А коли задержусь… Жди до момента, когда луна окажется вот здесь. – Он указал на небо в просвет между двумя мощными вязами. – Тогда уходи. Я догоню, не тревожься. В крайнем случае встретимся дома.

Он легко коснулся губами волос Милены и бесшумно исчез за деревьями.

6

Павел сильно потер лицо обеими руками. Устал сегодня. И дышать нечем. Надо распорядиться, пусть посмотрят, что там с кондиционером. Проклятье – то трубы лопаются, то мусоровоз опрокидывается, то жильцы осатаневшие телефон обрывают, то идиоты сантехники номера выкаблучивают. И комиссия из префектуры на следующей неделе. Да еще вот кондиционер в собственном кабинете. И в голове, тоже собственной, назойливо звенит что-то.

Одни таджики, или кто они есть, не подводят.

И Алка, само собой. Надежна, как железобетонная плита. Хотя если честно, то и от нее головной боли выше крыши.

Черт же дернул его восемнадцать лет назад. Правда, Алка тогда была не то что нынче. Не тростинка, конечно, скорее кобылка, но все равно – этакая прямо… И не потела поминутно, и глазками, еще жирком не заплывшими, поигрывала, ну и все такое.

И ведь женился незадолго до того, а так и так не устоял. Всего-то два разочка, первый по пьяни, второй по инерции…

Но этого хватило: «Паша, я залетела!» Да ты, может, от мужа своего ублюдочного залетела, я-то при чем, отбивался Павел. «Ах так?! Гад, сволочь, паразит!» Слезы, истерики, тебя убью, себя убью, всех убью… Ад.

Сказал бы – хуже, чем в Карабахе, когда ни с того ни с сего промеж двух огней угодили. Впрочем, поправил себя Павел, сравнивать то лето нельзя ни с чем.

В общем, в другом роде ад.

В итоге, правда, все устаканилось. Увести Павла от молодой жены Алка даже не пыталась – эта чума трезвого ума, не откажешь. Зато сама оперативно развелась с ублюдочным мужем, мгновенно выскочила за другого дурака, родила Галку, бледную немочь. Поди разбери от кого.

Утверждала, что от него, от Павла. «Понятия не имею!» – орал он. «Родинку на шее видишь? – орала она. – Ты слепой, что ли, козел?» Ребенок тем временем уныло и безнадежно скулил. «Дура! – орал Павел. – У меня родимое пятно, дура! В форме полумесяца, дура! А это что?! – Он остервенело тыкал толстым пальцем в синюшную шейку. – Это полумесяц?! Это залупа, а не полумесяц! Глаза разуй, дура!!!»

Ну, от Алки не отбрешешься. Пришлось деньги на девчонку давать, хотя сам тогда еле концы с концами сводил. Начал зарабатывать прилично – побольше и помогать стал. Положение приобрел – сумел в хорошую школу устроить, потом, прошлым летом, в академию.

А родинка-то действительно полумесяцем оказалась. Его дочь, никуда не денешься…

И вот – залетела. От какого-то подонка. Зар-раза.

Алка, сколько Павел ее помнил, никогда головы не теряла. Истерика не истерика – все по трезвому, холодному расчету. А тут – поехала у нее крыша, однозначно поехала. Делать аборт – не делать аборт. Подонка, другим в назидание, кастрировать на Красной площади – ох, позора не оберешься, смотри же, Паша, никому ни гугу. Галку, сволоту, убить и закопать – ой да кровинушка моя… И так далее.