Дмитрий Емец - Огненные врата
Или другой путь бывает: человек отталкивается от дна. Например, есть у него мерзкая привычка, зависимость или страсть, от которой он не может освободиться. И он понимает, что никак. Тупик. Он зовет – и ему откликаются. Только от самого сердца зовет – писки тут не прокатывают.
В самом невыгодном положении оказываются внешне успешные люди, у которых нет потребности искать. Они покрыты жирком довольства. Самый последний палач в более выгодном положении, чем они. Он еще может ужаснуться и спохватиться. Такие же люди весь мир передавят, лишь бы не тронули их жирок. И все из лучших побуждений.
История не сохраняет эгоистов и не сохраняет счастливых в бытовом смысле, сытых и самодовольных людей. Они ей в равной мере неинтересны.
Из письма Эссиорха МефодиюМеф выругал себя, что пошел к метро этой дорогой. Он не представлял, что ему делать с Прасковьей дальше. Он пытался с ней заговорить, но она издала несколько отрывистых звуков и замолчала. Бросить ее Буслаев не мог: она показалась такой жалкой, что это было все равно, что пристрелить ребенка.
Мефодий смотрел на нее и понимал, что ей даже хуже, чем ему. Если он все же выбрал для себя свет и хотя и незначительно, но смирился с тем, что путь к нему лежит через боль и самоограничение, то Прасковья до сих пор металась в клетке своих желаний. Меф представлял ее пумой, а клетку изнутри утыканной гвоздями. Пума бросалась на решетку, и в нее вонзались гвозди. Ошалев от боли, пума металась в противоположную сторону, но и там тоже оказывались гвозди.
– Ну пошли, что ли… – Меф огляделся, выбирая между буквой «М», означавшей метро, и большой желтой кляксой с пирожком и чашкой, обозначавшей как минимум часовую потерю времени. – В кафе! – закончил он.
В кафе общаться стало проще. Прасковья писала карандашом на салфетках. Салфетки рвались, а карандаш, чтобы он писал жирнее, приходилось лизать языком.
«КаК тЫ?» – прыгающими буквами нацарапала Прасковья.
– Нормально, – ответил Меф.
Прасковья посмотрела на него и схватила новую салфетку.
«НиЧегО нОрмАлЬнОГо! ЛиГул нАС пРеДаЛ!» – прорывая бумагу, написала она.
Мефодий хмыкнул. С его точки зрения, писать «Лигул предал» было бессмыслицей. Такой же, как «масло масляное». А что еще, интересно, мог сделать Лигул?
Карандаш у Прасковьи сломался, и она схватила помаду. Помада была ярко-алая, и надписи оставляла кровавые:
«Я нЕ ОшИБлАсь. Он ПрИсЛАл кОго-То, КтО ДолЖен ОтНяТЬ наШи СиЛы».
– Откуда ты знаешь?
«ВЧеРа Я ПоЙмАлА СуКкуБа. ОбЕщаЛа еМу ЖиЗНь, ЕсЛи оН раСсКажет ВсЮ пРаВду».
Меф вспомнил странного парня, с которым встретился на мосту. Помада у Прасковьи сломалась, и она взяла ее пальцами. Рядом вертелась официантка.
– Будете что-нибудь заказывать? – повторяла она уже в третий раз.
– Чай, – сказал Меф.
– Красный? Черный?
– Просто горячий, – упростил задачу Меф.
Прасковья нетерпеливо оглянулась. В кухне что-то с шумом обрушилось. Все официанты разом бросились туда.
– Так как он хочет отнять силы? – спросил Меф.
«Не СкАзаЛ иЛи Не ЗнаЕт», – написала Прасковья.
– И что твой суккуб?
«НиЧеГО. Я рАсСерДиЛаСь», – написала Прасковья и брезгливо вытерла пальцы о скатерть.
Меф понял, что Прасковья и суккуб обоюдно обманули друг друга. Он не сказал ей правды, она не сохранила ему жизнь. Мефодию это напомнило смерть Ромасюсика. Прасковью опасно злить. Она перестает себя контролировать, а может, и не желает. Сложно поймать грань, где «не хочу» переходит в «не могу».
«А ЧтО тВоЯ СвЕтЛая?»
– Дафна? Прекрасно! – бодро сообщил Меф.
Прасковья лукаво взглянула на него.
«Не ЛгИ! СуККуб СкаЗал: еЕ БоЛьШе НеТ. ЗаВтРа Мы с ЗиГеЙ ПеРеСеляЕмСЯ в ОбЩеЖитИе ОзЕл.».
– Ни за что! – выпалил Меф.
Слово «нет» для Прасковьи было просто бессмысленным фонетическим набором, скрученным из трех звуков с использованием забитого кашей речевого аппарата.
«Я ПеРеЕЗжАю в СеМиДеСятуЮ КомнАтУ, – Прасковья посмотрела на часы. – СеЙЧАс Там ПлАноВыЙ ПоЖар. ЧереЗ чАс РаБоЧие НаЧиНаюТ РеМонТ. ЧеРеЗ ТрИ ЧаСа я заЙмуСь пяТым ИзМерЕниЕм. НаД ДиЗайНом ДуМать ЛеНь. Я СоБиРаЮсь сКоПиРовАть виЛлУ ТиБеРиЯ на КаПрИ».
Меф невольно задумался о странной преемственности. В семидесятой комнате на третьем этаже всегда жили самые матерые озеленители, о которых говорили, что они без милиции не засыпают и без бутылки не просыпаются. А сейчас там окажутся Прасковья и Зигя.
При всем том Меф не мог не видеть, что Прасковья другая. Даже обычная резкость ее, оставшись резкостью, стала потерянной и жалкой. Возможно, ее изменил Зигя, о котором приходилось постоянно заботиться. Человек, заботящийся о ком-то, невольно умнеет.
Из кухни, где все продолжало грохотать и сыпаться, появилась девушка-официантка. В обстановке полнейшей разрухи она все же ухитрилась приготовить чай, и Меф ее прямо-таки зауважал. Он потянулся к чашке, но рука внезапно дрогнула, и чай расплескался. Он ощутил головокружение и на секунду или две выключился. Очнулся он сразу, ощутив краткий ужас перезагрузки сознания.
Девушка-официантка смотрела на него с недоумением. Она, кажется, так и не поняла, что случилось, зато Прасковья разобралась во всем мгновенно.
«И ДаВно у ТеБя тАк?» – написала она на салфетке.
– Экзамены. Не выспался, – буркнул Меф.
«КтО-То отНиМаеТ ТвОи СилЫ! Или ТоТ, КоГо ПрИСлаЛ ЛиГуЛ, иЛи ДрУгой».
Меф недоверчиво моргнул. Прасковья продолжала пристально разглядывать его.
«Кто-То ДруГой! ЛигуЛ прИслАЛ врАга дЛя нас дВоИХ. ПлОхо жЕ тоЛЬко тЕбЕ. ЗнАчИт: дРугОй».
– Ерунда! – отвечал Меф.
Лучше бы он этого не говорил, потому что салфетка вспыхнула.
«НаЙдИ ЕгО, пОкА не ПоЗДно!»
* * *С Прасковьей Меф простился у метро. Опальная наследница мрака озабоченно морщила гладкий лоб. Зигя, которого она оставила на детской площадке, куда-то исчез. На месте площадки зиял трехметровый котлован. Кроме того, одновременно с Зигей с ближайшей стройки пропал громадный гусеничный экскаватор. След на газоне и проломы в заборах примерно позволяли определить направление дальнейшего его движения.
В подземном переходе Меф, скептически улыбаясь, завис у киоска с сувенирным оружием, рассуждая, из чего сделаны эти ножи и мечи и, главное, куда делось содержимое консервных банок, которые на них пошли. Затем Буслаев двинулся дальше и долго стоял у турникетов. Дежурная смотрела на него с подозрением. Она грозно держала во рту свисток и даже дышала через него, выдувая настороженные посвистывания, похожие на звуки закипающего чайника. Скорее всего, она приняла Буслаева за одного из «перепрыгивальщиков».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});