Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3

На сей раз летучая мышь даже крылами не забила — так плотно было перекрыто пространство над головой. Он вспомнил полёт совы, давящие боли и удушье и не догадался, а почувствовал, что напрочь лишился своей коронной способности парить нетопырём и видеть мир в иной его ипостаси.

То, что не отняли в Сиром, что не поделили на число насельников печального урочища, в одну минуту изъяли в благодатном Дивьем, причём без всякой борьбы и условий.

Открытие было внезапным и ошеломляющим, как удар соперника, овладевшего верчением «волчка» в сече. Только безболезненным, если не считать мерный и тягучий звон в ушах. Ражный вскочил и побежал вниз, прыгая через ступеньку и наливаясь пружинистой, горячей силой.

Опоздал всего, может быть, на полминуты, как раз на то время, пока гадал, что же произошло: кто–то вышел из омутка на речке и, оставляя мокрые следы, ушёл по галечному откосу.

Он вернулся в проветренную и прохладную баню, и то ли уже принюхался, то ли запах лаванды впрямь улетучился. В любом случае уже не раздражал и не вызывал отвращения. Ражный всё же надеялся исторгнуть, выпарить из себя это незнакомое состояние, очиститься огнём и на всякий случай поддал на каменку целый ковш. Однако взметнулся лишь столб мокрого тумана. Утешаться оставалось единственным: по крайней мере, он теперь точно знал, что вчерашний призрак в покоях вотчинника не плод воображения и не дух Булыги, а имеет плоть, по крайней мере оставляет следы. И ещё владеет способностью подавлять летучую мысль, приземлять до степени перегрузки, когда не только витать в воздухе, но даже рукой–ногой трудно пошевелить.

Только если имеет плоть, то каким образом проникает в светлицу, на самый верх дома? Через крышу и чердак?..

Он посидел на полке, однако даже не вспотел, после чего вымылся, переоделся в чистое и пошёл в дом. Первым делом обследовал потолок светлицы, который удерживался крашеными чёрными балками и витыми колоннами. Дом вотчинник строил основательно, на века и без всяких излишеств. На чердак можно было попасть только с гульбища, куда выходила застеклённая дверь, сейчас наглухо закрытая и заклеенная бумагой. И всё же он ещё раз обошёл покои и даже половицы осмотрел, заглянул под ложе: по сути, замкнутое пространство, проникнуть в которое можно лишь по лестнице! И это обстоятельство ещё больше распалило любопытство, однако до ночи оставалось слишком много времени, чтобы сидеть и ждать явление призрака. Глаз зацепился за чёрную дубраву, и мысль в тот час же поглядеть Дивье ристалище пригасила все иные.

Он запер дом на ключ и отправился напрямую, через виноградник, на ходу машинально отщипывая мелкие, неснятые гроздья. Перезревшие ягоды таяли во рту и уже отдавали винным вкусом. Шёл с оглядкой, помня наставление вдовы, однако когда перескочил дувал и ступил в каштановый перелесок, потерял дом из виду.

Дубрава оказалась в перемешку с буковыми деревьями, под ногами шелестел толстый листвяной подстил, в кронах сидели молчаливые вороны, и ото всюду, как и во всех рощеньях, сквозило предощущение будущего поединка. Ражный довольно скоро отыскал Поклонный дуб, почему–то увешанный конскими подковами, коих не встречал нигде, и почти сразу наткнулся на ристалище, точнее, определил его по запаху.

Борцовский земляной ковёр был сплошь покрыт лавандой, высохшей на корню во время цветения и синей, как плащ девицы. Скорее всего, посеяли под осень, поэтому она лишь расцвела и вызреть не успела. Вдова и впрямь заботилась о своей дубраве как вотчинница, хотя, судя по всему, на ристалище давно не было схваток, по крайней мере в этом году. По лавандовому полю не ступала нога человека! Ражный с торжествующим удовольствием скинул ботинки, однако не хватило отваги и задора помять его ногами, пройти босым крест–накрест, использовать своё право «первой ночи».

За всю свою историю араксы открыли и сделали обычаем множество примет и поверий, а это знакомство, вернее даже совокупление с ристалищем, ценили особенно. Считалось, земля даёт силы и удачу тому поединщику, кто первым ступил на неё, поэтому все араксы отроческого возраста, получив поруку и прибыв к месту схватки, стремились отыскать дубраву с ристалищем и снять с него сливки земной силы.

Он потоптался на краю поля и, натягивая ботинки, вдруг ощутил спиной чей–то пристальный взгляд. И на мгновение замер, после чего сделал стремительный кувырок вперёд, эдакий боевой разворот, однако в дубраве никого не было и даже тень не мелькнула между чёрных стволов. Разве что одинокий ворон, безбоязненно сидя на голом нижнем суку, смотрел неподвижными круглыми пуговицами блестящих глаз. Но Ражный на сей раз чуял не птичий взор — человеческий, причём светлый, голубоглазый, и с этим же ощущением он возвращался назад, едва сдерживаясь, чтобы не оглянуться.

Отсутствовал он около часа, вернее, столько времени вотчина Булыги была вне пределов видимости. Перемахнув через оплывающий дувал, Вячеслав резко остановился и напрочь забыл о том, что чувствовал за спиной. Из печной трубы дома шёл дым! Второй, более густой, курился из другой, железной трубы над хозяйственным сараем…

Этот сарай был ближе к винограднику, поэтому он подкрался и сначала узрел, что куры в пристроенном сбоку деревянном курятнике жадно клюют только что насыпанное зерно. Никаких автоматических кормушек не было, впрочем, как и запасов корма где–то рядом. То есть кто–то пришёл и насыпал им пшеницы, причём несколько минут назад.

Ражный огляделся, прислушался и, на цыпочках подобравшись к двери сарая, резко её распахнул. Сначала в лицо дохнуло забраживающим виноградом и только потом донёсся запашок горелого тряпья. Большая варочная печь поддымливала сквозь неплотно лежащие кольца конфорок: труба требовала чистки.

Когда Вячеслав открыл топку, увидел свою одежду поверх разгоревшихся поленьев…

Глава 11

На сей раз ослабленный старец ничего не утаил от игумена, поведал о встрече с Северьяном и попросил немедля отправляться в Москву. Молва доносила вести, будто митрополит плох от ветхости тела и жив ещё лишь потому, что дух укрепил у Троицкого отшельника. И мыслит дожить до часа, когда начнётся великая битва, предсказанная ослабленным старцем, дескать, услышу, что сошлись рати Дмитрия и Мамая в указанном месте, и даже не стану дожидаться исхода битвы, лягу в гроб и отойду, поскольку ведать буду: победе быть. Великое сражение с Ордой — вот что избавит Русь от позора и унижения! А преставившись, представ пред Господом, молиться стану за воинство.

И обо всём этом он не шептал окружению, не говорил доверительно своим приближённым — кричал во весь голос с амвонов и папертей, словно юродивый. Добро, что старческий голос был слаб, московский люд не внимал и зрел лишь воинственный его образ с поднятой десницей, недоумевая: мол, что же случилось с митрополитом, обыкновенно мудрым и миролюбивым? То ли проклятья кому шлёт, то ли к чему–то призывает. И спрашивали вразнобой: