Питер Бигл - Последний единорог

Много дней странствовали они по земле Короля Лира, с каждым днем все меньше и меньше узнавая ее и все больше и больше восхищаясь ею. Впереди них стремительно, как пламя, неслась весна, одевая нагие сучья, деревья и землю, раскрывая так долго закрытые почки, прикасаясь к земле, как единорог к Лиру. Всюду на их пути встречались животные: от черного жука до медведя. Высокое небо, бывшее когда-то сухим и пыльным, как сама земля, теперь, словно земля, цветами, было усеяно птицами, которые сбивались в такие густые стаи, что день казался сплошным закатом. В пенящихся ручьях плескались, сверкая чешуей, рыбки, а полевые цветы, словно бежавшие из тюрьмы узники, ликовали на склонах холмов. Жизнь шумела во всей стране, и по ночам троим путникам мешал спать тихий праздник цветов.

Жители деревень приветствовали их сдержанно и чуть приветливее, чем тогда, когда Шмендрик и Молли в первый раз проходили этим путем. Только самые старые их них еще помнили весну, и многие подозревали, что бушевание зелени вокруг — это какая-то болезнь или вторжение неизвестных сил. Король Лир говорил всем, что Хаггард умер, а Красный Бык исчез навсегда, приглашал посетить его в новом замке, когда тот будет построен, и уезжал. «Потребуется некоторое время, чтобы они привыкли к цветам», — говорил он.

Всюду, где бы они ни останавливалась, Король объявлял амнистию, и Молли надеялась, что эта новость дойдет и до Капитана Калли и его веселой банды. Так и произошло, но, когда это случилось, вся веселая банда, за исключением самого Калли и Джека Трезвона, немедленно оставила зеленый лес. Все без исключения стали странствующими менестрелями и, как говорили, имели достаточный успех в провинции.

Однажды ночью все трое спали в густой траве у самой дальней границы королевства Лира. На следующее утро Король должен был проститься с Молли и Шмендриком и отправиться обратно в Хагсгейт.

— Мне будет одиноко, — сказал он в темноте. — Я бы хотел уйти с вами и не быть Королем.

— О, вам придется полюбить свое дело. Самые лучшие молодые люди из деревень будут стремиться к вашему двору, и вы научите их быть героями и рыцарями. Мудрейшие из министров придут, чтобы стать вашими советниками, искуснейшие музыканты, жонглеры и рассказчики будут искать вашего расположения. И, в свое время, будет принцесса, или спасающаяся от своего непередаваемо жестокого отца и братьев, или ищущая защиты для них. А может быть, вы услышите о ней, заточенной в башне из кремня и адаманта в обществе одной сочувствующей ей паучихи…

— Меня это не волнует, — проговорил Король Лир. Он молчал так долго, что Шмендрик подумал, что Лир уже заснул, но наконец Король сказал: — Мне хотелось бы увидеть ее еще раз, чтобы рассказать все, что у меня на сердце. Она никогда не узнает, что я в самом деле хотел сказать. Ты обещал мне, что я увижу ее.

Волшебник резко ответил:

— Я лишь обещал, что мы увидим следы единорогов, и так и случилось. А что касается вас и вашего сердца, того, что вы сказали, и того, что не успели сказать, — она будет помнить все, когда про людей можно будет прочесть лишь в книгах сказок, написанных кроликами; подумайте об этом и успокойтесь.

Король умолк, и Шмендрик пожалел о своих словах.

— Она дважды прикоснулась к вам, — сказал он, помолчав две-три минуты. — В первый раз, чтобы вернуть вас к жизни, во второй раз — только для вас. — Лир не ответил, и волшебник так и не узнал, слышал ли его Король.

Шмендрику приснилось, что, когда всходила луна, Она вернулась и встала рядом с ним. Ночной ветерок шевелил ее гриву, в снежной белизне головы отражалась луна. Он знал, что это сон, но был рад, что видит ее.

— Как ты прекрасна, — сказал он. — Я никогда не говорил тебе этого. — Он разбудил бы остальных, но ее глаза тревожно замигали, словно две перепуганные птицы, и он знал, что если попытается позвать Лира и Молли, то проснется сам и Она исчезнет. И он сказал только: — Я думаю, они любят тебя больше, чем я, но я просто не могу любить сильнее.

— Вот потому-то… — сказала Она, и он понимал, на какой вопрос Она отвечает. Он лежал очень тихо, надеясь, что, когда проснется поутру, сможет вспомнить хотя бы, как прекрасны ее уши. Она спросила: — Теперь ты настоящий смертный волшебник. Ты хотел этого, счастлив ты теперь?

— Да, — отвечал он, довольно улыбаясь. — Я не бедняга Хаггард и не потеряю счастья, обретя его. Но волшебники бывают разными, есть белая магия и черная, и бездна оттенков серой между ними, я вижу сейчас, что все это одно и то же. Решу ли я быть тем, кого люди называют мудрым и добрым волшебником — помогать героям, расстраивать козни ведьм, наказывать злых господ и неразумных родителей, вызывать дождь, лечить сибирскую язву и ветрянку, снимать кошек с деревьев, — или я выберу реторты, полные эликсиров и эссенций, порошков, трав и ядов, фолианты тайных наук в переплетах из кож, которые лучше не называть, грязноватый туман, сгущающийся в палате, лепечущий в нем сладкий голос, — жизнь коротка, и многим ли смогу я помочь или навредить? Ко мне наконец пришла сила, но мир по-прежнему слишком тяжел для меня, хотя мой друг Лир, возможно, думает иначе. — И он вновь довольно печально рассмеялся во сне.

Она сказала:

— Это верно. Ты человек, а что может сделать человек? — Голос ее был странно скован и тих. Она спросила: — А какой путь ты выберешь?

Волшебник рассмеялся в третий раз:

— Ну конечно, это будет добрая магия, ведь вам она больше понравится. Не думаю, чтобы мне удалось увидеть вас снова, но я попробую делать то, о чем вам было бы приятно узнать. А вы — где будете вы до конца моей жизни? Я думал, что вы уже вернулись в свой лес.

Она отвернулась, от внезапного звездного света ее плеч весь этот разговор о магии встал комом в его горле. Мотыльки, комары и другие ночные насекомые, слишком крохотные, чтобы представлять собой что-нибудь, плясали вокруг ее светящегося рога, и от этого Она не казалась глупей, напротив, поклонение ей делало их мудрыми и красивыми. Котик Молли терся о передние ноги единорога.

— Другие ушли, — сказала Она. — Они поодиночке разбрелись по своим лесам, и увидеть их людям будет так же трудно, как если бы они все еще были в море. Я тоже вернусь в свой лес, но теперь я не знаю, смогу ли я жить спокойно там или где-нибудь еще. Я была смертной, и какая-то часть меня все еще смертна. Меня переполняют слезы, желания и страх смерти, хотя я не могу плакать, ничего не хочу и не могу умереть. Теперь я не такая, как все, ведь не рождался еще единорог, который может жалеть, как я. Я жалею.

Как ребенок, великий маг Шмендрик закрыл лицо руками.

— Мне жаль, мне очень жаль, — пробормотал он в кулак. — Я причинил вам зло, как Никос тому единорогу, пусть из добрых побуждений, и не более, чем он, я могу изменить это. Мамаша Фортуна, Король Хаггард и Красный Бык, вместе взятые, были к вам добрее меня.