Эндрю Николл - Добрый мэр

Но Тибо ее не поцеловал. Он отступил на шаг и спросил:

— Чего хотел Гильом?

Ее плечи опустились. Она открыла глаза. Ее тело словно неслышно вздохнуло от разочарования.

— Он хотел предложить мне свою дружбу. Он говорит, что он мой друг. Тибо, а вы? Вы — мой друг?

Добрый мэр Крович бросил на нее быстрый взгляд, затем посмотрел в сторону опустевшей эстрады, потом снова перевел глаза на Агату.

— Я провожу вас до трамвая.

Они не разговаривали, пока стояли на остановке. Когда из-за угла показался трамвай № 36 с большой белой табличкой «Зеленый мост», Агата сказала только: «Ну, пока». И когда она поднялась на заднюю площадку — плащ туго облегает бедра, изгиб икр напряжен, пятки и лодыжки, словно у мраморной статуи — она не оглянулась назад. Когда трамвай отъехал от остановки, мэр Крович обвел улицу взглядом и обнаружил, что остался в полном одиночестве. Он пошел — больше ему ничего не оставалось делать. Вскоре начал накрапывать дождь, но Тибо продолжал идти. Где-то через час он добрался до Литейной улицы, а оттуда до порта оставалась лишь миля. Вокруг было тихо — воскресенье. На тротуаре мокли под дождем старые газеты, распластанные на камнях, как морские звезды. Брусчатка осклизла и почернела, промежутки заполнила угольная пыль. У складских дверей валялись кучи окурков, отмечая места, где в свободные минуты толпились, толковали между собой и плевали наземь портовые рабочие. В темных лужах плавали радужные нефтяные разводы и морщились, когда в них попадали капли дождя.

Унылые чайки злобно смотрели на проходящего мимо Тибо черными глазами-пуговками или ненадолго взлетали, издавая скрипучие механические звуки. Они уже вычистили все рыбные отходы из мусорных ящиков. Им было скучно. Дождь все усиливался. Тибо прошел через весь порт. Брусчатая дорога сменилась тропинкой; та, попетляв немного среди дюн, вывела на длинный каменистый пляж, в конце которого сквозь потоки дождя смутно виднелась высокая серая башня — маяк. Тибо брел, скользя и спотыкаясь, по осыпающейся гальке, пока не добрался до самого края земли, где его встретила гладкая каменная стена маяка. Он вскарабкался на плоский парапет и боком, держась к башне спиной, пошел вокруг нее, глядя в сторону скрытых дождем островов и крича так, что чайки, болтавшиеся на волнах, испуганно взлетели и загомонили. Он кричал:

— Что, черт побери, ты делаешь, Крович? Что ты делаешь? Это, по-твоему, жизнь? Что это за мужчина, который так труслив или так глуп, что не может поцеловать женщину? — Он закрыл лицо руками и снова спросил себя: — Что ты делаешь?

Далеко-далеко в окнах уже начинали загораться огни. За одним из этих окон у раковины стояла Агата и домывала последние тарелки, оставленные Гектором и Стопаком. Ее плащ и сумочка кулем были брошены на кухонный стол, рядом на полу валялись туфли. Агата держала маленькую губку, примотанную к рукоятке тонкой медной проволокой, и каждый раз, погружая эту губку в мыльную воду, злым голосом говорила себе:

— Что ты делаешь, Агата? Что ты делаешь? Как можно быть такой чертовой дурой? Это, по-твоему, жизнь?

Она терла и терла сковородку, пока та не засияла.

А за углом, в таверне «Три короны», по окнам которой молотил дождь, несомый ветром со стороны Зеленого моста, за столиком в углу сидели двое мужчин. Один из них спал, прижимая к огромному пузу бутылку, другой же смотрел, прищурившись, сквозь дым своей сигареты на блокнот, в котором что-то рисовал, зачеркивал и рисовал снова. Он спрашивал себя:

— Что, черт побери, ты делаешь? Рисуешь ее весь день напролет. Каждый день. Пытаешься представить ее голой, а ведь мог бы сходить сам и посмотреть. Что, черт побери, ты делаешь? И это, по-твоему, жизнь?

~~~

У маяка, на самом дальнем клочке земли, который только может именоваться частью Дота, Тибо повернулся спиной к волнам и пошел домой — сначала по берегу, затем через дюны. В порту уже показались проститутки, вышедшие на свою ночную работу. Они кричали: «Привет!» и спрашивали, не одиноко ли ему. Тибо чуть не рассмеялся. Он шагал дальше, не говоря ни слова, и держался посередине дороги, избегая глядеть на мужчин, стоящих в подворотнях. Они тоже на него не смотрели. Наконец, он выбрался на набережную Амперсанда. С вязов сыпались капли. Почти все листья с них уже опали, а сейчас дождь сбивал последние, и они лежали на тротуаре грязным, мокрым ковром.

Выйдя на Ратушную площадь, Тибо порылся в карманах, достал ключи и открыл дверь, ведущую на черную лестницу. Когда дверь захлопнулась, ему показалось, что вся Ратуша вздрогнула. Тибо вытянул руку и нащупал перила, потом осторожно подвинул вперед ногу, пока она не уперлась в первую ступеньку, и стал подниматься, считая на ходу:

— Первая, вторая, третья. Площадка. Поворот.

Он отсчитал еще пятнадцать ступенек, потом еще пятнадцать, и вышел в коридор; спотыкаясь в темноте, добрел до нужной двери, на ощупь обошел Агатин стол, добрался до своего кабинета и стал шарить по столу в поисках лампы. Когда свет зажегся, он, наконец, перестал чувствовать себя взломщиком.

Тибо снял мокрый плащ, встряхнул его, повесил на вешалку в углу и сел за стол. Ящик, в который он уже некоторое время избегал заглядывать, открылся легко и бесшумно. Там, в дальнем углу, он нащупал бумажный пакет. На пакете стоял штамп «Муниципальные музеи Дота», а внутри лежали две открытки. Тибо взял ту, на которой была Венера Веласкеса — пышная, нежно-розовая женщина, возлежащая на кровати и глядящая в зеркало взглядом, исполненным желания и радости. Теперь он мог признаться сам себе, что она и в самом деле напоминает ему Агату. Другую открытку он бросил назад в ящик, даже не взглянув на нее.

Тибо взглянул на городской герб на противоположной стене и испустил глубокий вздох, который, как он надеялся, я должна была расценить как вопль о помощи. Потом он пригладил мокрые волосы, чтобы вода с них не капала на открытку, вытер влажные руки о штанины и достал ручку. Написав: «Дот, Ратушная площадь, Ратуша, кабинет мэра, госпоже Агате Стопак», он снова вздохнул. Такой маленький кусочек белой бумаги — в половину конверта — и этого кусочка должно хватить, чтобы сказать ей… Сказать ей что? Еще один вздох, еще один взгляд в мою сторону, и он продолжил писать. «Вы прекраснее этой Венеры. Вы драгоценнее, чем она. Желаннее, чем она. Вы достойны поклонения более любой богини. Да, я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ваш друг». Места на открытке не осталось. Тибо втиснул букву «К.» в нижний угол и пошел к столу Агаты искать печать. В тусклом свете, проникавшем сквозь дверь его кабинета, он нашел ее не сразу. По ходу дела он бросил монетку в коробку с надписью «На мелкие расходы».