Александр Бушков - Анастасия (сборник)

— Потому ты и не поехал в Спарту?

— Да, — сказал Тезей. — Конечно, тогда мыслям далеко было до той гладкости, с которой я их сейчас излагаю. У меня хватило времени обдумать многое за годы, проведенные в Аиде. Думаю, была пора, когда она начинала во всей полноте осознавать себя властительницей сердец. И выбрала Менелая. Потом Париса. Потом еще нескольких, прежде чем вернулась к Менелаю, но и это еще не конец. Я не таю против нее зла, Майон, — у меня было много женщин и много дел. В сущности, какой смысл злиться на человека за то, что он создан не таким, каким бы ты желал его видеть? Хорошо еще, что Елена просто никакая, не злая и не добрая, не то что ее сестрица Клитемнестра, дражайшая супруга покойного Агамемнона. — Он грустно усмехнулся. — Бедняга Агамемнон, это так печально и нелепо — уцелеть под Троей и погибнуть от руки собственной жены в собственном доме.

— И все же ты не пошел под Трою?

— А что мне там было делать? Что нам всем там было делать? Из–за того, что некие мерзавцы…

Он замолчал, и что–то осталось недосказанным.

— Значит, ты считаешь, что она уплыла с Парисом по своей воле?

— Я думаю, что знаю ее, Майон. У тебя грусть на лице? Неужели ты в самом деле полагаешь, что этот случай полностью зачеркивает нашу веру в любовь и красоту?

— Нет, — сказал Майон. — И все же… Жаль, когда уходит сказка, в особенности если с этой сказкой ты рос, считая ее правдой.

— А что изменилось? — спросил Тезей. — Суть, остается неизменной — Троя погибла из–за Елены. Только Елена оказалась лишенной тех высоких душевных качеств, которыми ее почему–то наделяли — совершенно непонятно почему.

— Это–то и плохо, — сказал Майон. — Лучше было бы верить, что женщина, вызвавшая такие события, была умна и добра. — Он помолчал, не спуская глаз с Тезея. — Царь, меня почему–то не покидает ощущение, что ты рассказал мне не все.

— Возможно, — сказал Тезей. — Ну и что? В прошлом неминуемо остается что–то, что следует накрепко забыть. Так будет лучше для всех. К чему вам, молодым, знать о некоторых подробностях нашего тогдашнего бытия?

— Возможно, затем, чтобы мы не повторили ваших ошибок.

— А если мы надеемся, что вы и без того достаточно умны и осмотрительны?

Как–то незаметно улетучились недавняя откровенность и доверие, начиналась игра словами, искусный поединок, интересный и занимательный в другое время, но не приближавший Майона к истине.

— Заманчиво думать, что перед нами всего лишь цепочка случайностей… проговорил Тезей. — Что Агамемнону в жены случайно досталась коварная шлюха, что все убийства и всю грязь следует рассматривать лишь как кусочки, не соединяющиеся в целое. А это как раз целое. Война отравила души, не принесла никому счастья. Погиб Агамемнон, затерялся где–то в океане Одиссей, и никто ничего не приобрел, а вот потеряли что–то все до единого, даже те, кого не было на берегах Скамандра.

Он замолчал, и ясно было, что ничего он больше не скажет. «Что же потерял он? — подумал Майон. — Что?»

— Разреши мне уйти, царь, — сказал он.

— Да, как хочешь. Подожди. — Тезей колебался, пожалуй. — Какого ты мнения о Несторе?

Майон пожал плечами:

— Скучноватый старик. Я уважаю его за прошлое, но, видимо, все его заслуги лишь прошлому и принадлежат.

— Слышал бы это Нестор. Он ведь внимательно изучал тебя, пока ты вполуха слушал его нарочито занудную болтовню. Майон, что ты ищешь в жизни и чего ты от жизни хочешь?

Вопрос был неожиданным и застал врасплох. Видимо, понимая это, Тезей терпеливо ждал.

— Наверное, я не смогу ответить, — сказал Майон. — Просто не знаю. Одно время я думал, что живу лишь для того, чтобы волны, и ветер, и море, и слова становились стихами. Но теперь кажется — нужно что–то еще. Почему ты спрашиваешь?

— Гадаю, чего ждать от вас и на что вы окажетесь способны, новое поколение. Люди слишком молоды, Майон, человечество сотворено Прометеем совсем недавно. Многое мы нащупываем, словно бродя в тумане. Наша жизнь, как и мы сами, напоминает глиняную амфору, уже вылепленную, но еще не обожженную в печи и не покрытую красками. Человечество еще не вышло из детства, мы создаем мир, а он создает нас. А я, как ни крути, все же был одним из гончаров. Наверняка я сделал много ошибок. Но и добился кое–чего. И теперь вглядываюсь в лица тех, кто приходит нам на смену: на что вы способны, чего от вас ожидать?

— Знаешь, это похоже…

— Ну, договаривай, не бойся. На завещание, верно? Кто знает, как все обстоит. Ну, иди.

Лишь на лестнице Майон сообразил, что никак не может уразуметь, для чего, собственно, Тезей его позвал. И почему говорил так, словно собрался покинуть мир в ближайшие дни.

Он спускался по лестнице, а там, где лестница кончалась и переходила в широкую мощеную дорожку, стоял Гилл, прямой, как лезвие кинжала.

— О чем вы говорили? — спросил он резко.

— О Елене, о Трое, о разных вещах, — сказал Майон. — Послушай, ты знаешь его лучше. Он не болен?

— Что ты имеешь в виду?

— То ли он болен, то ли смертельно устал. — Майон подумал и решился, все–таки это был старый друг, школьный товарищ. — Дориец, можешь ты хотя бы намекнуть, что происходит? Я ощущаю что–то, но не могу понять, что.

— Подожди. — Гилл крепко взял его за локоть и повел в глубь огромного сада, мимо фонтанов, клумб, колоннад, аккуратно подстриженных кустов. Они сворачивали на какие–то полузаросшие дорожки, несколько раз проходили мимо неприметных людей, делавших Гиллу знаки. Вышли к глубокому гроту, увитому виноградом.

— Вот теперь можно не бояться, что подслушивают, — сказал Гилл. — Так вот, Майон, все началось с убийства на морском берегу.

7. НА ОЛИМПЕ ВСЕ ЛЮБЯТ ДРУГ ДРУГА

Когда перевалило за полночь, Майону показалось, что кто–то осторожно, но настойчиво потряхивает его за плечо, и он проснулся, широко открыл глаза, привыкая к темноте и проступающим из нее очертаниям комнаты.

Он моргнул, зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза, но видение не исчезало — два бледно–зеленых огня сияли над столом холодным гнилушечьим светом, смотрели прямо на него. Развернулись крылья, мягкое дуновение воздуха коснулось кожи, сова бесшумно пролетела по комнате, уселась в изножье постели и не мигая смотрела ему в глаза. Сначала Майон вспомнил, что совы залетают только в пустые, брошенные дома, потом вспомнил, кому принадлежат и чьим покровительством пользуются эти птицы, символы мудрости и хозяева ночи. Сон отлетел, пришло любопытство и осознание необычности всего происходящего.

Сова крикнула тихо и призывно, взмыла, распахнув крылья, сделала несколько кругов под потолком и тенью скользнула в окно. Майон протянул руку, ощупью нашел и накинул хитон, стараясь двигаться как можно тише, прихватил сандалии и вылез в окно, как делал это не раз, стремясь к Ниде и морскому берегу. Им словно руководил кто–то, он не испытывал нерешительности и точно знал, что делать дальше. Крикнула сова над головой, беззвучно проплыла над двором, и Майон пошел вслед за ее полетом.