Александр Бушков - Анастасия (сборник)

Стражники рассекали толпу на кучки, бросив коней в самые яростные очаги драки, вытесняя людей с площади. Мимо проскакал Гилл, что–то крича. Как ни удивительно, затоптанных и убитых не было, хотя там и сям люди едва поднимались с каменных плит, охая и ощупывая себя. Майон ощутил боль за ухом, но потрогать место ушиба не смог, пальцы сами отдернулись, едва коснувшись горячего и влажного, на них была кровь. На стадионах он не раз расшибался в кровь, но тут было совсем другое ощущение.

К нему бросилась Нида, прижалась и заплакала. Майон осторожно коснулся ее волос разбитыми пальцами. Ниду подвел к нему Гомер, он стоял тут же и задумчиво улыбался.

— До чего могут довести эти горлопаны… — сказал он. — Терпеть не могу драться, не зная, за что дерусь, но меня начали бить, и я не удержался. А вот этот, похоже, прекрасно знает, за что дрался.

Он рванулся вперед и выдернул из затухавшей свалки Эанта. Мальчишка был помят и растрепан, но доволен жизнью и своим местом в ней — вертел на оборванной цепочке нагрудный знак «гарпий» и улыбался разбитыми губами.

— Эант, — укоризненно сказал Майон.

На большее его не хватило — он, с разбитыми в схватке кулаками, никак не мог являть собой олицетворение благоразумия и осторожности.

— Прекрасно, — пробасили сзади. — Голова заживет, Майон.

Скульптор Назер чрезвычайно походил на сатира, только очень умного и красивого сатира — коротыш и крепыш, буйноволосый и буйнобородый, ценитель мраморной гармонии изваянии и женской красоты. Майону всегда нравилось на него смотреть — Назер самой своей персоной убеждал в том, что земля велика и могуча, что ее хмельные соки кипят животворной силой и ни угасания, ни смерти в природе нет.

— Ну, как я их? — Назер обвел жестом площадь. — Достал до сердца сквозь жирок?

— Я надеюсь, ты не ставил целью вызвать переполох? — сухо спросил Гомер.

— Конечно нет, дружище. То, что все передрались, конечно, плохо, это крайности, но нужно же, клянусь огнем, вытряхнуть человека из равнодушия? Пусть задумается, пошевелит мозгами и выплюнет коровью жвачку.

Он замолчал и подтолкнул Майона локтем — к ним шагом подъехал Гилл. Придержал коня и смотрел на них сверху вниз устало и грустно, казалось, даже беспомощно чуть–чуть. Прищелкнул языком и сказал:

— Н–ну, творческие люди, заварили вы… Ведь придется мне у статуи часового ставить. Майон, перевяжи голову — двинули на совесть. Кстати… У тебя нет знакомых кентавров?

— Ни одного, — сказал Майон и вспомнил, оглянулся на Эанта. — Мальчишка говорил, что меня искали кентавр с каким–то микенцем.

Гилл кубарем слетел с коня, уронил руку Эанту на плечи, и лицо у него было такое, что отшатнулся не только Эант, но и Майон:

— Кто? Как выглядели?

— Ты что, Дориец?

Гилл и не обернувшись к Назеру, повторил жадно:

— Как они выглядели, малыш?

— Я не малыш, — буркнул Эант. Знак «гарпий» он спрятал было за спину, но Гилл и не думал его отнимать, и мальчишка приободрился. — Какой–то кентавр и микенец, похожий на Геракла. Это дядя Майона сказал, что микенец похож на Геракла. У них было важное дело к Майону, они остановились у Пифея.

— На Геракла, — повторил Гилл.

— Схожу–ка я к этому Пифею, — сказал Майон. — Никогда не имел дела с кентаврами.

— К Пифею, — повторил Гилл с тем же странным выражением. — Не нужно туда ходить. Они… Ну, нет уже их там, совсем их там нет…

Он вскочил на коня и, горяча его криком, поскакал с площади. Несколько всадников с неприметными лицами, державшиеся во время разговора поблизости, помчались следом. Нида наконец–то успокоилась, только всхлипывала временами.

— Хранители нашего покоя тешатся какими–то новыми забавами, — сказал Гомер с ироническим уважением. — Я вас покидаю, друзья, работа ждет. Давно уже пишу о странствиях Одиссея.

Майон подумал, что еще сегодня утром Гомер пренебрежительно подвергал сомнению подлинность рассказов об Одиссее. Однако задумываться и вслух высказывать удивление не стал — побаливала голова, азарт и напряжение схватки прошли и давали о себе знать ушибы.

— Ох, не люблю я нашего красавчика, — прищуренным взглядом проводил Назер Гомера. — Так–таки и не люблю.

— Но ведь это Гомер! — Эант напоминал взъерошенную птицу, бросившуюся заслонять гнездо с птенцами от оскаленной морды охотничьего пса.

— Никто не спорит — Гомер. Только с чего ты взял, что к талантливым людям нельзя испытывать нелюбовь? Уважение к таланту и любовь к человеку разные вещи. Как ты думаешь, Майон?

— Не пойму, куда ты клонишь, — хмуро сказал Майон.

— Это оттого, что голова у тебя болит. — Назер блеснул великолепными зубами. — Подумай как–нибудь на досуге, не вызывает ли у тебя смутного беспокойства наш добрый школьный приятель Гомер. Что ты вздрогнул? А–а, ну правильно…

Он проследил взгляд Майона и тоже понял, что не годится вести такие разговоры при Эанте.

— Ты загляни как–нибудь ко мне в мастерскую. Клянусь огнем, найдется о чем потолковать.

— Подожди. — Майон догнал его, оглянулся на Ниду и Эанта и сказал очень тихо: — Я сейчас подумал — ведь этот твой воин не просто сраженный в бою солдат. Я не могу отделаться от впечатления, что он символ человека, бесславно павшего за неправое дело.

Лицо очень красивого сатира стало строгим и навевающим тревогу.

— Я не сомневался, что ты умница, Майон.

— Но все же?

— А тебе никогда не приходило в голову, что Троянская война — не более чем кусок дерьма?

И снова холодное лезвие, как давеча, при виде монумента, вошло в сердце.

6. ОНА БЫЛА ПРЕКРАСНА

Майон поднимался по одной из дворцовых лестниц медленно, в раздумье. Во дворце он бывал не раз на больших приемах, но впервые гонец сообщил, что славный царь Тезей приглашает аэда Майона. А ублаготворенный несколькими монетами (и наверняка порадовавшийся случаю щегольнуть всезнанием, как это обожает мелкая дворцовая сошка), доверительно шепнул, что царь Тезей приглашает лично его, Майона, а никакого приема, ни большого, ни малого, как гонцу совершенно точно известно, не ожидается, так что речь может идти лишь о разговоре с глазу на глаз. Это было неожиданностью. Наверняка Тезей несколько раз слышал его имя, но неужели запомнил настолько, чтобы вызвать во дворец?

Он вошел, поклонился не без волнения: он уважал и любил этого человека — победителя Минотавра, реформатора и государственного мужа, спутника Геракла в походах, удальца, когда–то похитившего, а потом благородно отпустившего совсем еще юную Елену Прекрасную; спустившегося некогда в Аид и дерзко объявившего владыке подземного царства, что пришел ни более ни менее как похитить его жену (после чего несколько лет томившегося в Аиде в заточении). Словом, жизнь Тезея была насыщенной и бурной, дававшей пищу для ума и тем, кто оценивал его деятельность как воина и созидателя, и романтически настроенным юнцам, уважавшим бесшабашность и молодечество, и творческим людям — как исходный материал. Жизнь его, безусловно, была небезгрешна, но Майон знал от астрономов, что и на солнце есть пятна, а от философов — что идеала не существует.