Влада Воронова - Пути Предназначения

Такого теньм не ожидал. Клемент и представить не мог, что такое вообще когда-нибудь произойдёт. Ведь он тень императора, превыше которого в Бенолии нет никого и ничего. Поэтому и Клемент, когда находился подле императора, а тем более — когда являл волю государя его подданным, был высок недосягаемо. А для кандальника Клемент стал куском мусора именно потому, что был теньмом и предвозвестником императора, которого мятежник за людя, достойного уважения, не считал. До сих пор императорского посланца боялись и почитали во имя его хозяина, а теперь из-за него презирали.

Клементу стало обидно и горько. Обжёг стыд — и за себя, и за императора, словно они вдруг оказались голыми посреди площади, а прохожие смеялись и тыкали в их сторону пальцами. Это было несправедливо и бессмысленно до жестокости.

— Нельзя судить о людях, которых не знаешь, — сказал Клемент арестанту.

— Людей узнают по делам, — ответил тот. — А достойными уважения делами твой император похвастаться не может. За всё время своего правления ничего по-настоящему полезного для Бенолии он так и не сделал.

— А свои дела ты считаешь для Бенолии полезными?

— Да. Потому что всё, что я делаю, имеет лишь одну цель: выстроить жизнь в Бенолии так, чтобы все её люди каждое мгновение чувствовать себя людьми, а не тенями.

Клементу сказать было нечего — любые слова разбивались об уверенность арестанта в высочайшей ценности своих дел, как стекло о гранит.

Но почему такой уверенности нет у Клемента? Ведь его дело, его жизнь ещё ценнее — он служит императору. Откуда взялось ощущение зря потраченных лет? Куда подевалась уверенность, что быть теньмом — наивысшее мастерство из тех, какие доступны людям?

Клемент тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли.

— Тебя расстреляют сегодня же, — сказал он Сайнирку. — Приказ предвозвестника судебного подтверждения не требует.

Арестант заметно побледнел, но ответил уверенно и твёрдо:

— Я не напрасно жил, а значит и умру не зря. Но этого тебе тоже не понять, ведь ты низвёл себя от людя до уровня тени. — Сайнирк смотрел на Клемента с гадливым недоумением: — Как только можно выбрать такую работу…

Слова кандальника обожгли болью. Для него теньм был не мастером истинного дела, а никчёмной и жалкой пустышкой.

Вернулась чуждая и невозможная мысль — жизнь потрачена зря.

Нет, не может этого быть! Всё не так. Клемент резко взмахнул рукой, отметая сомнения.

— Стать теньмом — это веление Судьбы! — сказал он не столько Сайнирку, сколько себе. — Высший жребий, которого удостаиваются немногие. Знак избранности. Искусство, которому учатся с детских лет и до конца жизни.

— Что?! — вскричал Сайнирк, дёрнулся, будто от удара. — Что ты сказал? Как учатся?

Клемент ответил презрительным взглядом. Все вельможи одинаковы, даже если становятся мятежниками — уверены, что теньмы и булки с повидлом растут где-нибудь на ветках сами собой, как жёлуди на дубе.

Сайнирк поднялся со стула, посмотрел на Клемента долгим взглядом и… — тут Клемент едва не задохнулся от изумления и растерянности —…Сайнирк встал перед ним на колени, поклонился чельно. Выпрямился на полупоклон и сказал:

— Простите меня, сударь.

Клемент уставился на него с оторопелым недоумением:

— Что?! Почему?!

Сайнирк посмотрел на Клемента с искренней и острой жалостью, опять чельно поклонился и сказал:

— Сударь, мне и в голову не приходило, что вас начинают калечить с самого детства. Увечат душу, чтобы превратить из людей в тени. А ведь мы ничего не сделали, что бы вас защитить. Тратили время на всякую глупость, на межпартийную грызню. Простите нас, сударь. Хотя… Такое простить невозможно. И это правильно.

Жалость и просьба о прощении стегнули Клемента будто хлыстом. Зачем эта жалость, почему обречённый на смерть кандальник смотрит на него как на ущербного? Боль обиды оказалась сильнее, чем самая жестокая порка. И намного унизительнее. Перенести её Клемент не мог.

Ткнул пальцем в кнопку экстренного вызова и приказал вбежавшей охране:

— Расстрелять немедленно. Только не за участие в делах мятежной партии, а за пособничество Погибельнику, еретически именуемому Избавителем и Избранником.

Вот теперь Сайнирк испугался по-настоящему. Одним движением вскочил на ноги, вперил в Клемента ненавидящий взгляд и прошипел он сквозь зубы:

— Паскуда подлая.

Клемент улыбнулся победительно. Для мятежника обвинение в причастности к делам Избранника оскорбительно и позорно.

— Ты умрёшь как слуга Избранного Избавителя, — злорадно сказал Клемент. — Как браток.

— Эту жалкую клевету никто не захочет слушать, — ответил Сайнирк. — Мои друзья слишком умны, чтобы поверить в такой вздор. И любят меня, а потому клевете нет места ни в их сердцах, ни в душах.

Клемента как по лицу хлестнули. О себе ему такого никогда не сказать.

— Расстрелять! — в ярости прошипел он. — Немедленно!

Охранники схватили Сайнирка под руки, хотели выволочь из кабинета.

— Не напрягайтесь, — презрительно фыркнул гирреанец. — Я и сам дойду.

А на прощание опять посмотрел на Клемента полным жалости взглядом.

— Мы ведь правда ничего не знали, сударь. Если сможете — простите нас.

И вновь жалость такой острой болью хлестнула, что хотелось кричать. Но не получалось, дыхание остановилось, не было воздуха на крик. Клемент только и смог, что судорожно рукой дёрнуть.

Охрана истолковала это как приказ, и Сайнирка увели.

А душу терзала острая и жгучая боль. Клемента только что лишили мастерства, а вместе с ним отобрали ощущение самости и в дребезги разбили Я Клемента. Оказывается, оно было, это Я. «Аз есмь», вспомнилась древняя формулировка. «Я есть». Я — Клемент Алондро, теньм-четырнадцать императора и владыки всея Бенолии. Я — никто. Пустая тень пустоты, у которой нет ни дел, ни свершений.

Как же больно! Такой лютой боли даже в экзекуторской никогда не было.

Клемент сцепил зубы. Не кричать. Успокоиться. Бредни мятежников касаются только их самих. Жизнь Клемента самая что ни на есть правильная, предопределённая самой Судьбой. Он — тень своего Светоча. А тени всё безразлично в этом ничтожном мире. Есть Светоч, есть служение Светочу, а всё остальное — пыль.

Сердце опять опалила ненависть к Авдею Северцеву. Каждая встреча с этим криворожим гадёнышем приносила Клементу пронзительную боль от сожалений о несбывшемся и тяжёлую тоску от разочарований в сбывшемся. Пусть почти все встречи были не прямыми, а опосредованными через людей из его окружения, боль это не смягчало. Каждое соприкосновение с Северцевым, даже самое мимолётное, вдребезги разбивало мир Клемента, оставляло посреди пустоты, захлёстывало ощущением собственного небытия.