Станислав Романов - Больше, чем игра

Не понимаю, почему Лабиринт забросил меня именно сюда? Разве я его об этом просил? — подумал Копаев. — Надо отсюда выбираться. Мертвецам-то что — им ни холодно, ни жарко. Я же запросто могу насморк подцепить.

Хоть воздух был чист и лишен малейших признаков неприятного запаха, дышалось тяжело — возможно, угнетало полное отсутствие окон в помещении.

Копаев направился к выходу. За дверью оказался недлинный, метров в пять, коридор, слабо освещенный люминесцентными лампами, горевшими через одну. Правая стена коридора была глухая, в левой стене были две двери — закрытые, а оканчивался коридореще одними дверями, металлическими и раздвижными, — судя по кнопке вызова на стене, это были двери лифта. В коридоре было заметно теплее, чем в мертвецкой.

Копаев подошел к первой двери, взялся за дверную ручку, повернул. Ручка двигалась, но дверь не отворялась, была заперта на ключ. Копаев, по своему обыкновению действуя методически, перешел ко второй двери, но не успел дотронуться до дверной ручки, как дверь распахнулась сама. Копаев отшатнулся и отступил на шаг, развернувшись к двери левым боком и чуть отведя назад сжатую в кулак правую руку.

— Вы кто? — резко спросил он человека, вставшего в дверном проеме.

А человек, открывший дверь с противоположной стороны, похоже, не был удивлен, увидев перед собой настороженно напрягшегося Копаева. Если все-таки он и был удивлен, то ничем не выказал этого. Он был немного выше Копаева ростом, лет пятидесяти на вид; у него было узкое длинное лицо с острым подбородком, хищный ястребиный нос, глубокие морщины, идущие от крыльев носа к уголкам тонкогубого рта, пронзительные черные глаза и волосы рыжие с сединой, словно жухлая осенняя трава, тронутая инеем.

— Копфлос Марк Анатольевич, прозектор, — невозмутимо отрекомендовался Копаеву незнакомец. Голос у него был звучный, глубокий, как у театрального актера или опытного оратора. — С кем имею честь? — спросил он в свою очередь.

— Копаев Марк Анатольевич, следователь прокуратуры, — назвался Копаев, копируя картинную манеру Копфлоса; он даже слегка наклонил голову, представляясь, будто какой-нибудь адъютант Его превосходительства.

— Очень приятно, — сказал Копфлос. — Так что же вы здесь делаете, Марк Анатольевич?

Копаев был бы рад ответить на этот вопрос, но он и сам не знал, что здесь делает.

— Видите ли, Марк Анатольевич… — Копаев слегка запнулся, называя Копфлоса своим собственным именем-отчеством. (Но ведь совпадения в жизни случаются, не так ли? И тезки тоже время от времени встречаются…) — Видите ли, — повторил Копаев, — я попал сюда случайно и, кажется, слегка заблудился. Вы не подскажете, где здесь у вас выход?

— Случайно, хм, — как бы с сомнением произнес Копфлос и уточнил: — Под выходом вы подразумеваете выход из этого помещения на улицу?

— Ну да, — сказал Копаев. — В общем.

— В конце коридора — лифт, — указал Копфлос. — Подниметесь этажом выше, пройдете прямо по коридору, а там уже и будет выход на улицу.

— Благодарю вас, — церемонно произнес Копаев, отступая к лифту. Очего-то, несмотря на вежливость и внешнее спокойствие, Копфлос произвел на него впечатление очень опасного человека.

— Не за что, — сказал Копфлос, провожая Копаева взглядом угольно-черных глаз. Копаеву взгляд прозектора не понравился, какой-то он был… такой… оценивающий, что ли. Или хозяйский.

Копаев, стараясь не поворачиваться к прозектору спиной, на ощупь нашел кнопку вызова лифта, нажал ее. Двери со скрипом разъехались в стороны. Копаев поспешно юркнул в кабину и надавил верхнюю из двух кнопок на панели управления — двери схлопнулись, и лифт, гудя, кряхтя и постанывая, пополз вверх.

— Ступай, дорогой мой, ступай, — проговорил вслух в опустевшем коридоре Марк Анатольевич Копфлос, прозектор. — Все равно никуда ты от меня не денешься…

Наверху, как и внизу, Копаев обнаружил недлинный коридор с двумя закрытыми дверями по одной стороне. Здесь было уже совсем тепло, и дышалось не в пример легче. Копаев не преминул проыерить обе двери — они, разумеется, были заперты.

Дверь в конце коридора не была заперта. Миновав ее, Копаев попал в вестибюль, освещенный ярким солнечным светом, льющимся через верхнюю часть больших окон; нижняя часть окон, примерно на две трети, была закрашена непрозрачной белой краской, словно где-нибудь в сельской больнице. Вестибюль был примерно равен по площади мертвецкой внизу, и пол был также выложен кафелем в черно-белую шашечку. За исключением стоявших вдоль одной стены трех тележек-каталок, служивших для транспортировки понятно чего, в вестибюле отсутствовали всякие предметы интерьера; стены были белые, потолок был белый. Но вот странное дело: по потолку разгуливали светлые солнечные блики, как будто на улице было много воды…

Копаев почти бегом пересек вестибюль, распахнул тяжелые створки входной двери и замер на пороге, ослепленный солечным светом. Солнечного света было много, даже слишком много, он лился сверху и… И снизу! Вся улица сверкала, сияла, наотмашь била по глазам жгучими бликами. Копаева просто ослепило это сияние, он не мог взять в тол в чем тут дело, шагнул наружу и едва не упал, пошатнувшись. Дощатый настил под его ногами был странно зыбок, словно плот на воде.

На воде?…

На воде!

Не просто много воды было на улице, как подумалось Копаеву несколько секунд назад, — сама улица была водой, вся, будто в — черт возьми! — Венеции.

Копаев, не веря собственным глазам, подошел к краю плота, присел на корточки, опустил в воду кончики пальцев, поднес их к глазам, потом к носу, потом лизнул — вода была горько-соленая, морская.

Где, скажите на милость, я оказался?! — мысленно возопил Копаев распрямляясь и пробуя осмотреться вокруг.

Плот, на котором он стоял, размером был приблизительно два на три с половиной метра, к стене крепился двумя цепями солидной толщины, пропущенными через сложную систему зубчатых колес и блоков — все это ржава поскрипывало, отзываясь на малейшие колебания, вызываемые перемещениями Копаева по плоту. Само здание, к которому был прикреплен плот, было сложено из белого силикатного кирпича и возвышалось над водой всего лишь на один этаж, то есть сама мертвецкая находилась ниже ватерлинии. То-то Копаев так угнетенно там себя чувствовал…

И здание, и входные двери, сбитые из толстенных досок мореного дуба, и плот со всеми его швартовочными цепями Копаев сумел как следует рассмотреть только потому, что стоял спиной к солнцу. С изучением улицы дело обстояло хуже: помимо самого солнца, и так бывшего чересчур ярким, субтропическим, еще и поверхность воды сияла отраженным светом, разбрызгивая во все стороны пронзительные блики. Это было хуже, чем смотреть на пламя электросварки. Даже сощурив глаза насколько возможно и прикрываясь обеими ладонями, Копаев мало что смог разглядеть.