Евангелие от Протона - Антон Якунин
Осознав, что меня не понимают, я закричала что было сил:
— Дест аре лист про фу унигмэс, — и, вырвав руку у конвоира, пошла к Григорию. — Григорий, скажи им «дест аре лист про фу унигмэс».
Но Григорий словно не слышал меня, продолжал смотреть в пол. Пока на него надевали жилет.
— Дест аре лист про фу унигмэс, — сказала Фат Ил Ти.
Сотрудник в комбинезоне, махнул рукой другому конвоиру, который стоял у дверей и тот подбежал к Фат Ил Ти и освободил её. Освободившись, она первым делом сняла маску и сбросила с себя обруч. И упав на колени, она схватилась за голову руками.
Сотрудник в комбинезоне начал зачитывать ту же фразу на ломанном русском: — Вас мы вынуждены сейчас умертвить. Мы обязаны вас уведомить об этом. А также готовы запротоколировать ваше последнее волеизъявление. Оно не будет исполнено, но порядок требует.
Фат Ил Ти тихо покачивалась на коленях, было похоже, что она погружена в транс. Я дёрнула рукой, пытаясь вырваться из рук конвоира. Но сил совсем не было. Как вдруг, Григорий очнулся и забормотал, — дест… аре… лист… про… фу унигмэс, — и снова отключился.
Фат Ил Ти встала в полный рост, подбежала ко мне и крепко обняла.
Часть 2 — Глава 7
Всех нас: Григория, Фат Ил Ти и меня привели в просторный кабинет, стены и полы которого были украшены орнаментами, окна, с переливающимися фиолетовым оттенком волнами, были до самого пола. Григорий еле-еле стоял на ногах и его первого усадили в широкое оранжевое кресло на трёх ножках. Конвоир жестом указал мне и Фат Ил Ти, чтобы мы тоже присаживались. И я, не раздумывая, упала на, похожую на кресло, софу. С виду софа хоть и казалась мягкой, на деле оказалась мягче в несколько раз. Я чувствовала, как моё тело буквально утопает в чрезвычайно мягких подушках. Боль медленно отступала. Лёгкость — это то, что я ощутила в первый раз, за всё то время, после того как нас поймали. Я не знаю, а точнее не уверена, сколько времени я провела в этом плену, но чувство свободы успело стать чуждым.
Несмотря на то, что в кабинете были и другие кресла, Фат Ил Ти села рядом со мной, хоть и на самый край софы. Она осторожно, почти незаметно, словно пёрышко положила руку мне голень. Сперва я почувствовала тепло от её прикосновения, а после от этого прикосновения побежали по всему телу приятные мурашки. Когда мурашки добежали до головы, они окружили мозг и тошнота, боли, страх, тревоги начинали отступать на второй план. Словно кто-то открыл окно в душной комнате и впустил в комнату свежий, прохладный воздух.
Я лежала с открытыми глазами и понимала, что Фат Ил Ти мне поёт странную и грустную песню, её голос звучал прямо в голове. Эта магическая песня была для меня как щит, защищающий от всего негативного. И это не могло не удивлять меня, несмотря на то, что подобный трюк Фат Ил Ти уже демонстрировала мне, я восхищалась этому словно волшебству. И я никак не могла избавиться сейчас лишь от одной мысли, — «Как такая хрупкая, юного вида девушка, сохраняет столь спокойный, уверенный и полный контроля и сил вид. Григорий казался сломленным не меньше моего, очевидно, его пытались допрашивать, и методы были явно менее гуманными, чем на допросе со мной. Но она… Выглядит так, словно ничего и не произошло».
— Прости, — раздалось эхом в моей голове.
— Фат, это ты? — подумала я про себя.
— Фат Ил Ти, — прозвучало в голове, — У нас не принято сокращать имена.
— Извини, я не знала.
— Ничего страшного, я просто уточнила, — голос Фат Ил Ти в голове становился всё ярче и чётче, — В нашей культуре, имя как код. Каждое слово по отдельности имеет своё значение, но объединяясь с другими словами обретает новый смысл.
— У нас на земле есть некоторые культуры, язык которых имеет схожую особенность.
— Скажи, — обратилась Фат Ил Ти ко мне, — что значит эта фраза, которую ты сказала перед тем, как тебя отпустили?
— Я не знаю, — задумалась я, — эту фразу мне сказал мой отец, когда у меня было виде́ние, незадолго до этого.
— Это очень странно, — удаляющимся эхом, прозвучали мысли Фат Ил Ти.
— Почему?
— Я не совсем уверена, — звучали где-то в тумане мысли Фат Ил Ти, — В нашей культуре есть некоторые знания, которые в определённый момент оказались под запретом. Много лет назад, когда на нашей планете в эпоху глобализации уже было сформировано моногосударство, наука шла на шаг впереди понимания этой самой науки. Одно открытие за другим. Казалось, прогресс невозможно было остановить. Жизнь становилась всё лучше и продуктивнее день ото дня. Пока в один из дней, напасть не обрушилась на всю нашу цивилизацию. Началась страшная война. Вторжение было молниеносным. Силы противника прибывали на нашу планету извне. Они имели технологи превосходящие наши в десятки раз. Война длилась не одно поколение. И наша цивилизация постепенно капитулировала. Целью интервентов не был захват или уничтожение. Казалось, что они воевали только ради само́й войны. И война в итоге была закончена. И её результатом стало то, что часть нашего населения выделилась в отдельное, немногочисленное государство, которое почти полностью состояло из вооружённых сил. И довольно быстро установилась диктатура. Не скажу, что наша жизнь стала хуже, или вообще как-то радикально изменилась. Но диктатура установила ряд ограничений на научный прогресс и ряд знаний. В частности, под запрет попали религиозные философские учения Эм Ану. И новая религия, хоть и была написана по лекалам учений Эм Ану, всё же претерпела изменения в связи с переходом на общемировой язык. Из-за чего даже те понятия, которые сохранились в первозданном виде, потеряли всякий смысл и идею. Но, как и всегда остались те, кто был верен и втайне сохранили знания и смыслы. В частности, моя бабушка была членом подобного общества. Её репрессировали, и только каким-то чудом это не коснулось моего отца и всей нашей семьи. Возможно, потому, что отец уже был тогда видным учёным.
— Так как это связано с фразой, — подумала я,
— Да. Прости. Совсем сбилась, — гулко прозвучали мысли Фат Ил Ти в моей голове, — Я не уверена, но кажется, что я слышала эту или очень похожую на неё фразу от своей бабушки. Что точно я могу сказать, так это то, что она на нашем языке. Единственное —
