Симранский Цикл Лина Картера - Майерс Гари

— Мы пошли против Рока, который судил, что не бывать мне в Каркассоне. Но ежели нам удастся обойти хотя бы одно предначертание Судьбы, тогда будущее всего мира принадлежит нам, а предопределённое Роком будущее станет походить на высохшее русло реки, которая изменила свой путь. Но если такие мужи, как мы, такие неустрашимые завоеватели, не сумеют изменить хотя бы один приговор Судьбы, значит, человек обречён навечно погрязнуть в мелких делишках, выполняя предначертанное ему.

И все как один встали они и, высоко подняв мечи, озарённые светом костра, объявили Року войну.

Ничто не колыхнулось в мрачном лесу, ни звука не долетело оттуда.

Усталые мужчины не грезят о войне. Когда над золотящимися полями занялось утро, посланные из Арна горожане нашли стан воинов и доставили им палатки и провиант. И стали воины пировать, и в лесу запели птицы, и проснулось вдохновение в душе Арлеона.

Тогда поднялась дружина, вошла за Арфистом в лес и двинулась на юг. И вслед им летели мысли и мечты многих женщин Арна, когда и одиночестве пели они старинные заунывные песни, но помыслы самих воинов были далеко впереди, носились уже над бассейном в Каркассоне, сквозь мраморные глубины которого бежит бурная река.

Когда в воздухе запорхали бабочки и солнце поднялось к зениту, воины разбили палатки и предались отдыху; потом, после трапезы, они затеяли рыцарские игры, а позже, на склоне дня, отправились дальше, распевая о Каркассоне.

И опять таинственная ночь опустилась на лес, вновь превратив деревья в сказочных демонов, и из мглистых лощин выкатилась огромная жёлтая луна.

И жители Арна разожгли костры, и сразу вокруг выросли причудливые тени и отпрыгнули от огня. И возникнув, словно призрак, ниоткуда, подул ночной ветер, полетел меж стволов, по мерцающим в лунном свете полянам, разбудил дремавших днём хищных зверей, вынес в поле ночных птиц, грозящих гибелью мелким тварям, оставил кусты роз биться в окна сельских домов, стал нашёптывать слова о наступлении благодатной ночи, донёс до слуха прохожих песню девы и усилил очарование напева, который на дальних холмах наигрывал одинокий лютнист; и фонарями галеона засияли глубокие глаза ночных мотыльков, и, расправив крылышки, мотыльки отправились в плавание по родному им воздушному океану. На волнах этого ночного ветра мечты воинов Каморака поплыли к Каркассону.

Ратники шагали всё следующее утро и весь вечер, понимая, что углубляются в самую лесную чащобу. А горожане жались теснее друг к другу, стараясь не отстать от дружины. Ибо чаща лесная была им совсем непривычна, хотя и слыхали о ней путники из тех страшных рассказов, которые вечерами поверяют друзьям у домашнего очага, в уюте и покое. Потом наступила ночь, и взошла огромная луна. И заснули воины Каморака. Время от времени они просыпались и засыпали вновь; а те, кто, проснувшись, подолгу не мог заснуть, прислушивались, и до них доносился тяжёлый топ бродящих по лесу двуногих существ.

Как только рассвело, безоружные жители Арна начали украдкой покидать дружину, сбиваясь в кучки, они двинулись через лес назад. Когда стемнело, они не остановились на ночлег, а продолжали поспешное бегство, пока не добрались до Арна, и там своими рассказами нагнали на всех нового страху перед лесной чащобой.

Воины тем временем сели за трапезу, а потом поднялся Арлеон, заиграл на арфе и снова повёл их дальше; и несколько верных слуг всё же остались с дружиной. Целый день шли они во мраке, глухом, как ночь, но звездою пылало вдохновение в душе Арлеона. И он вёл их за собой до тех пор, пока птицы не начали опускаться на вершины деревьев, и вот уже настал вечер, и они разбили лагерь.

Теперь у них осталась всего одна палатка; они развели возле неё костер, и там, куда уже не достигало зарево костра, Каморак поставил часового с обнажённым мечом. Одни воины легли в палатке, другие расположились вокруг неё.

На рассвете какое-то жуткое существо убило и сожрало часового. Но легенды о роскоши Каркассона и Судьба, заказавшая им навеки путь к нему, а также вдохновенная песнь Арлеона и его арфы — всё это побуждало воинов идти вперёд; день-деньской они глубже и глубже уходили в лес.

Однажды они увидели дракона; тот поймал медведя и затеял с ним игру: то даст ему отбежать немножко, то снова подцепит лапой.

Наконец, уже в сумерки, вышли они на прогалину. Оттуда облаком наплывал аромат цветов, и в каждой капле росы по-своему отражалась райская благодать.

Был тот час, когда сумерки целуют землю.

Был тот час, когда смысл сущего доходит до самых глупых существ, когда деревья пышностью своей превосходят монархов, когда пугливые создания, крадучись, выползают из нор подкормиться, а хищные звери ещё спокойно спят, и земля вздыхает, и настает ночь.

Посреди широкой поляны воины Каморака разбили лагерь и с радостью посматривали на звёзды, одна за другой вспыхивавшие в небе.

Той ночью они доели остатки провизии и заснули, и сон их не тревожили твари, обитающие в лесном мраке.

На следующий день одни воины стали охотиться на оленей, другие залегли у ближайшего озера в камышах, пытаясь подстрелить из лука водную дичь. Им удалось убить оленя, несколько гусей и чирков.

Там искатели приключений и остались, вдыхая ясный чистый воздух, какого в городах не бывает; днём они охотились, а ночью разводили костры, пели и пировали, позабыв о Каркассоне. Страшные обитатели лесной чащи не трогали их, оленины и всякой водоплавающей дичи было в достатке; днём дружинники тешились охотой, а вечерами пели свои любимые песни. День шёл за днём, неделя за неделей. Время подарило этому лагерю пригоршню роскошных ночей, золотых и серебряных лун, под которыми незаметно тает год; прошли осень и зима, началась весна; а воины пребывали всё там же, охотились и пировали.

Однажды весенней ночью они сидели за трапезой у костра и похвалялись удачным ловом; из тьмы неслышно выплывали к свету мотыльки и, сверкнув над пламенем яркими крылышками, вновь серыми тенями исчезали во мраке; прохладный ветерок овевал мужские шеи, жар костра грел их лица, и после какой-то песни вдруг наступило молчание; и тут, внезапно вспомнив о Каркассоне, поднялся Арлеон.

Он тронул струны арфы, и под его рукою родились мощные созвучия — будто бронза загудела под ногами ловких танцоров, и раскатились гулкие аккорды в ночной тиши, а над ними гремел голос Арлеона:

— Когда бассейн окрашивается кровью, она знает, что в горах идёт война, и жаждет услышать боевые клики бравых воинов.

И тогда все разом вскричали «Каркассон!» И с этим словом слетела с них вся их праздность, как слетает сон со спящего, разбуженного громким криком. И вскоре начался великий поход, и больше не было места колебаниям и нерешительности. Воины Каморака шли вперёд, их не останавливали сражения, не пугала глухомань, даже годы-хищники не лишали сил; их по-прежнему вела за собой вдохновенная песнь Арлеона. Под звуки Арлеоновой арфы рассекали они извечную угрюмую тишь; с песней вступали в бой с ужасными дикарями и с песней выходили из боя, хотя хор их заметно редел; в долинах они шли через селенья, где эхом отдавался колокольный звон, смотрели в сумерках на огоньки, загоравшиеся в домах, где другие вкушали уют и покой.

Их странствия вошли в поговорку, слагались легенды о странном незадачливом воинстве. О них толковали вечерами у горящего очага, когда дождь струился по крыше; и когда завывал буйный ветер, маленьким детям с испугу чудилось, что это гулко топают мимо дома Люди, Которые Не Знают Покоя. О ратниках в старых посеревших доспехах сказывали затейливые побасенки: бродят-де они в сумерки по холмам и никогда не ищут крова; и матери внушали сыновьям, которым прискучил отчий дом, что серым бесприютным бродягам тоже, мол, наскучил родной очаг, а теперь не знать им никогда угомону, вместе с дождливыми тучами гонит их дальше и дальше сердитый ветер.

Сначала скитальцев поддерживала надежда добраться до Каркассона, потом злость на Судьбу, а в конце концов они продолжали идти вперёд, потому что это всё же было лучше, чем остановиться и задуматься.