Алексей Чернов - Темный рыцарь Алкмаара

— Ну и что? — отозвался тот. — От девчонки не убудет. Все равно мертвяк ее трахнуть не может. А она каждую ночь мерзнет. Вся трясется, будто в лихорадке. Вот я и решил ее согреть.

— Ирг… — угрожающе прошипел демонолог, подходя. — Не смей трогать девчонку! Еще раз коснешься ее — убью!

Остальные сектанты уже давно проснулись и теперь собрались возле костра. На ночь они все сняли козлиные шлемы, но их лица показались Даргану совершенно одинаковыми — бледными, какими-то приплюснутыми и почти неживыми. Лишь одного можно было отличить сразу — по красному корявому шраму на левой щеке. Этот парень — остальные кликали его Меченым — спешно начал подбрасывать ветки в костер, да так рьяно, что пламя поднялось к макушкам деревьев, и на поляне сделалось совсем светло.

Демонолог повернулся к остальным:

— Все слышали? Если кто тронет девчонку — умрет! — Идразель поднял посох, и на навершии вспыхнул желтый огонь. — Ну, кто-нибудь хочет проверить, сдержу я слово или нет? А? Может быть, ты, Меченый? — обратился он к парню, отмеченному шрамом.

Все молчали.

— Да ладно, — пробормотал Меченый. — Мы все поняли: девчонка спит с мертвяком.

— Не смейте! — закричала Тейра. — Не смейте, погань, так о нем говорить! Он лучше вас всех, он замечательный… — Она вновь захлебнулась слезами.

— Ага, самый лучший, — согласился Меченый. — Только мертвый.

И тут же получил кулаком от Тейры в лицо.

Меченый замахнулся в ответ, но Дарган сбил его с ног. Сектант вскочил на ноги и протянул руку, готовый швырнуть комок огня в грудь алкмаарцу. Тейра метнулась вперед и заслонила Даргана собой.

— Опусти руку! — Демонолог направил навершие посоха в лицо Меченому. — Я кому сказал — девчонку не трогать. Никогда!

— Разве я ее трогал?

— Молчать! Всем лечь. И не приближаться к алкмаарцам. Или у вас мозги сделались козлиными?

Дарган обнял Тейру за плечи и отвел подальше от костра и сектантов.

Она опять начала дрожать.

— Проклятые, они все равно проклятые… — бормотала Тейра. — Настоящие козлы… ненавижу…

— Ты готова была умереть за меня, — проговорил Дарган, закутывая девушку в плащ.

— Я люблю тебя… — выдавила Тейра, давясь рыданиями. — А ты…

— Я… не знаю.

Что он мог ей сказать? У него же есть невеста, и он ни за что не откажется от Лиин. Он найдет ее рано или поздно. И спасет. Но Тейра? Разве она не достойна любви?

— Ты — замечательная, — он коснулся губами ее волос.

Тейра затряслась еще сильнее.

— Но ты, ты… Ты лишь жалеешь меня…

Она сжалась в комок и застыла. Лишь изредка дрожь сотрясала тело.

— Пойми, Тейра, я могу любить только ту, что любил при жизни. Разве можно завоевать любовь мертвого сердца?

Девушка ничего не ответила.

— Не знаю, может, когда я воскресну… — Он замолчал на полуслове, сообразив, что дает ненужные обещания. — Эй, вы, козлоголовые! — обернулся он к сектантам. — Я не буду больше стоять на часах. Стерегите свои козлиные черепушки сами.

— Разве мертвяк нами распоряжается? — попытался возмутиться Ирг.

— Молчать! — одернул его Идразель. — До рассвета ты стоишь на часах.

— За что?

— За все. Ты едва не отправил всех нас в Преисподнюю сегодня…

Глава 15

«Интересно, если поджечь эту охапку перьев, сварится башка Нигеля в шлеме, как в котелке, или нет?» — размышлял Ренард, разглядывая шлем рыцаря на привале.

Нигель даже не соизволил снять свой железный колпак, только поднял забрало, и теперь жевал кусок ветчины. Забрало при этом то и дело падало вниз, и тогда усиленное металлом шлема чавканье слышалось не в пример громче.

Лагерь устроили на небольшой поляне. Когда-то здесь была небольшая постройка, скорее всего, таверна, в которой останавливались путники. Но ее сожгли, и с тех пор никто на этом перепутье больше не посмел торговать и давать путникам хлеб и кров. Достигнув поляны, путешественники должны были позаботиться о себе сами. Единственное, что сохранилось, — некое подобие очага из камней, сложенных так крепко, что ни одна кирка или кувалда не сумели их разбить. Поговаривали, что без магии тут не обошлось. В бездомном очаге можно было развести огонь, сварить в котелке похлебку или пшеничную кашу.

Джастин устроился близ Цесареи, подносил ей, если просила, воды, потом собрал горсть ежевики на десерт.

— Не надо, парень, — окликнул его Гоар, когда Джастин отправился за новой горстью ягод. — Она же монахиня…

— Это моя сестра! — волчонком оскалился Джастин.

— Ну да, сестра… — хмыкнул глумливо Гоар.

— Сестра! — Джастин схватился за рукоять меча и даже вытянул его из ножен на четверть локтя.

— Парни! — окликнул их следопыт. — Разбойников пока не видно.

Джастин разжал пальцы, и клинок, рассерженно звякнув, упал назад в ножны.

Юноша развернулся на каблуках и отправился собирать ежевику, а Гоар направился прямиком к следопыту.

— Ты что, наш командир? — прошипел в лицо Ренарду, наклонившись.

— Заместитель с особыми полномочиями. — Ренард щелкнул пальцами по кожаному футляру с пергаментом, что висел у него на поясе. — Хочешь прочесть?

В инструкции монаха полномочия Ренарда были прописаны весьма смутно, но Ренард надеялся, что «дуболом» (так он мысленно окрестил Гоара, это уменьшенную копию Нигеля) не разберет сие витиеватое послание.

Однако все получилось даже проще. Гоар покраснел как вареный рак, пробормотал: «Мы еще посмотрим», и спешно отошел.

«Ба, да парень не умеет читать!» — сообразил следопыт.

Джастин вновь принес Цесарее горсть ягод и, усевшись поближе к девушке, заглянул ей в глаза.

— Детство помнишь? Хоть что-нибудь?

Она положила несколько ягод в рот, сосредоточенно нахмурила бровки, задумалась, глядя вдаль, на серую двугорбость скалы, что возвышалась над кудрявой зеленью лесистых холмов.

— Нет, — сказала после недолгого раздумья и еще больше нахмурилась. — Ничего. Был дом — знаю, — маленький, крестьянский почти. Герб…

Она улыбнулась. От ежевики губы у нее сделались лиловыми, как и пальцы.

— Такой? — Джастин поспешно ткнул перепачканным в соке ягод пальцем в почти окончательно стертую позолоту на кирасе.

— Нет, — мотнула головой Цесарея, — не знаю… Тот — не тот… Ничего не помню…

Джастин вглядывался в ее черты, пытаясь отыскать сходство с матерью или отцом, но видел полудетский рот, маленький нос, светлые прозрачные глаза — все слишком неопределенное, как будто это лицо уже не принадлежало конкретному человеку, а было ликом абстрактного и вечного служения.