Надежда Попова - Инквизитор. И аз воздам

– А что с ним? – остановившись уже на полпути к двери, уточнил Курт. Хозяин кивнул куда-то в сторону, за окно пивнушки:

– Дак это… Помощник его каждую неделю почитай к аптекарю наведывается – за желудочными каплями, говорят. И еще какое-то зелье от давления кровяного, что ли… Пару месяцев назад, говорят, была гроза – так в Официум аптекаря даже вызвали: ходили слухи, что майстер обер-инквизитор лежал пластом и чуть Богу душу не отдал. Говорили, ему от молний поплохело… то ли с сердцем, то ли что-то такое…

– Вот как… – проронил Курт тихо и уточнил: – Аптека в Бамберге одна?

– Три. Но помощник его всегда бегает в одну, к Дитриху Штицлю: это аптекарь самый лучший, к нему половина города ходит… ну, у кого средства имеются. Прочие-то двое попроще, оно и понятно, как они налечат… В Инзельштадте она стоит. Издалека видать: там на щите сверху вот такенная бутыль пририсована… эта их врачебная, знаете…

– Да, проходил мимо, видел, – кивнул Курт. – Спасибо, не знал… Выглядит-то старик бодрячком.

– Самолюбие, – вздохнул Вурцель с явной завистью. – И безопасность. Молодым только дай понять, что ослаб, – и нету тебя.

– Думаешь, этот молодой инквизитор хочет свалить своего начальника? – неуверенно спросила Нессель. – Чтобы занять его место?

– Вряд ли.

В комнату трактира Курт возвратился уже затемно, но уснуть сразу не смог; ведьма тоже не спала, и сейчас оба сидели у стола, глядя на огонек светильника и тихо переговариваясь.

– Вряд ли, – повторил он, – а точнее – нет. Primo, даже если старика внезапно хватит удар, его места Ульмеру не видать – не хватит ни мозгов, ни упрямства, ни жесткости, словом, ничего из того, чем должен обладать инквизитор на руководящей должности. Да и просто инквизитор. Я вообще удивляюсь, как он угодил в следователи… И как бы ему ни казалось, что его не ценят, – парень не может не понимать, что подобных должностей он не потянет. А secundo – он, похоже, за свое начальство искренне тревожится. Или, по меньшей мере, добросовестно исполняет «три g», не пытаясь ими пренебречь.

– Три кого? – непонимающе нахмурилась Нессель.

– Три g, – пояснил Курт с усмешкой. – Gehen, geben, gebracht[43]. Обычные обязанности всех низкоранговых служителей – негласные, но от того не менее неизбежные… Однако сам факт тяжелой болезни обера вполне может иметь значение и что-то объяснять. Скажем, такая версия: тот самый аптекарь (насколько я понял – неплохой лекарь) сказал Нойердорфу, что состояние его здоровья подразумевает скорый отход к предкам, – и старик решил перед смертью наловить побольше малефиков. От излишнего рвения его порою заносит и под руку попадаются то обычные преступники, а то и вовсе невиновные. И когда прибывший inspector об этом узнал – Нойердорф от него избавился.

Нессель несколько мгновений сидела неподвижно, молча глядя на его задумчивое лицо, и, не дождавшись продолжения, осторожно спросила:

– Но?.. Я слышу, как ты это говоришь. Ты сам не слишком в это веришь.

– На сей раз ошибаешься, – вздохнул Курт, – верю. Слишком много видел, чтобы не допускать мысли о том, что обер-инквизитор может выкинуть нечто подобное… Просто пытаюсь прикинуть, как укладывается в эту версию все остальное. Епископ и магистрат, которые всем довольны, ни на что не жалуются и не пытаются противиться Нойердорфу, а то и споспешествуют его делам. Эти неведомые «серьезные люди», незнамо с чего решившие очистить улицы Бамберга от преступников… кто их пригласил, зачем и связано ли это вообще с моим делом? Их услуги заказали «уважаемые люди этого города», сказал тот парень. Имелся в виду магистрат или, быть может, семейка Гайер, которая таким образом расширила понятие «благополучный квартал» и увеличила стоимость скупленной недвижимости?..

– И к чему ты склоняешься?

– Ни к чему, – передернул плечами Курт. – Мало информации. Для начала надо поговорить с тем парнем, что видел Штаудта у дома судьи, – быть может, это наведет меня на дельную мысль… Пока же у меня есть вопрос к тебе.

– Ко мне? – удивленно вскинула брови Нессель. – О чем?

– О Всаднике. Когда мы были в соборе, ты сказала «он живой». Не «будто живой», а «живой». Id est, как я понимаю, ты разумела вовсе не талант скульптора, а нечто иное? Что?

– Я не знаю, – не сразу отозвалась ведьма, рассеянно ковырнув гладкую поверхность столешницы. – Не знаю, как тебе объяснить… да и не знаю толком, что почувствовала.

– Но что-то почувствовала все-таки? Что? Что-то похожее на мои четки – скульптура просто намолена тысячами паломников или сейчас иначе?

– Четки твои не просто намолены. Это… это чувствуется не так, будто с ними какой-то святой человек когда-то долго молился, он с ними будто бы продолжает молиться.

– Вот даже как… – произнес Курт тихо и, помедлив, уточнил: – Но все же – что со Всадником? С ним так же или это другое что-то?

– Другое что-то, – все так же неуверенно повторила Нессель. – Он… правда будто живой. Я словно не к камню подошла, а к живому человеку – настоящему, как ты… нет, не как ты – как будто приблизилась к святому. Этот инквизитор сказал – никто не знает, кто сделал статую… быть может, дело в мастере? Возможно, он и в самом деле был святым и когда делал свою работу – вложил в камень свою веру, которую спустя столько времени я теперь чувствую… Не знаю. Я не сталкивалась еще ни с чем подобным, поэтому не буду пытаться подводить выводы…

– Так говорить нельзя, – мягко поправил Курт. – «Делать выводы» или «подвести итог».

– Да? – переспросила Нессель, задумчиво нахмурившись на мгновение. – Я думала, так можно.

– И раз уж мы ненароком свернули на эту тему, – осторожно продолжил он, – я бы хотел кое-что спросить. «Ты думала, что так можно». Ты всегда обдумываешь слова, которые произносишь, и рассматриваешь словесные обороты перед тем, как их озвучить? Так обыкновенно мыслят люди, говорящие на другом языке. Так, скажем, мыслю я, когда мне приходится заговорить на французском, который я знаю урывками и довольно скверно.

– А я и говорю на другом языке, – невесело улыбнулась Нессель и, вздохнув, пояснила в ответ на его непонимающий взгляд: – Знаешь, когда деревенские приходили ко мне за помощью, я к каждому старалась подладиться, чтобы говорить, как говорит он, – тогда они расслабляются, и работать с ними легче. Это мне еще мать говорила: надо чувствовать того, с кем говоришь, и подстроиться под него. С ребенком – говорить, как ребенок, например. Не сюсюкать, так только взрослые говорят с детьми, а именно что говорить так, как говорят его сверстники. Это тяжелее всего. Со стариками – говорить, как старики. Это проще всего, потому что старики болтливы, и они сразу же вываливают мешок слов, и в этот поток болтовни очень легко войти. С мужчиной говорить, как мужчины, с женщиной – как женщины, со священником – как священники… Поначалу это непросто дается, но со временем привыкаешь и начинаешь чувствовать, как следует думать и какие слова произносить. А тут, в городах… Тут говорят иначе. Пока я искала тебя, я провела во внешнем мире больше месяца, и все это время мне приходилось говорить с разными людьми, а в последние недели я общалась почти только с твоими собратьями. Эти порой говорят вовсе не по-людски, и к ним подладиться всего тяжелей. Не по-настоящему они говорят как-то, словно за ними кто-то всегда наблюдает и следит, что они скажут и как. Даже твой друг отец Бруно. Пока я сидела в запертой комнате вашего монастыря, он приходил ко мне читать, чтобы я не томилась там в одиночестве, или что-то рассказывал, или просто так говорил – о погоде и Боге, о храмах и животных, о людях и книгах… И вроде видно, что человек перед тобой, а говорит как-то… не по-живому. Не замечал?