Александр Прозоров - Креститель

— Монах? — чуть не подавился карасем Олег. — Как же монах-византиец другом стать может? Они же из-за веры нашей русской, истинной, врагами нам навеки быть зареклись!

— То верно, гость дорогой, — согласился князь, переведя взгляд на ведуна. — Да токмо не с руки им ныне нас ненавидеть. Сказывали купцы наши, что в Царьград плавали, с двух сторон вороги на базилевса наседают. Из земель египетских угрожают арабы веры булгарской, с севера с болгарами у Василия спор вот-вот сечей кончится. Боятся ныне византийцы с нами ссориться. Монах сей приезжий, вроде, и бога своего распятого грозился рядом с нашими в святилище поставить и слуг своих в жертву ради покоя моего отдал, дабы дети земли русской не пострадали, и слова ласковые говорит, и вино греческое носит, сколько пожелаю, и от имени базилевса в дружбе и любви клянется…

— Врет! — твердо ответил Олег. — Коли византиец — то обязательно врет! Распятие в святилище поставил?

— Нет, — покачал головой князь.

— Я же говорил! Они только на словах други верные. А как до дела дойдет, так зараз любые клятвы забывают. Только под себя все сгрести норовят, а на всё остальное — плевать.

— Что же ты, гость дорогой, — грозно поднялся князь, — в моем доме моих же друзей хулишь? Да грек этот единственный, кто ныне порог дома этого переступает да помочь пытается! На первую жертву рабов своих отдал, дабы народ киевский не злить. На вторую — у персов заезжих невольников чужих купил…

— Да только кровь их русские алтари позорит, — спокойно отметил Середин. — Или, может, смерть невинных радость и покой тебе принесла? Народ ободрила? Может, бояре здравицу тебе на пиру кричать начали? — Он приложил руку к уху. — Не слышу.

— Ах ты, поганец! — выдернул из стола кинжал Владимир. — Мой хлеб ешь — и меня же поносишь?! Стража! Знаю я ныне, кто следующий к алтарю Перунову пойдет.

— Прости его, великий князь! — не жуя, проглотил кусок свинины Радул. — Не со зла он, без умысла слова такие молвит! Вино твое горячее, а он с дороги устамши. Прости, родича своего ради. Ведь то не я, то он из лап колдуна княжича вырывал! А ты, ведун, чего людей честных позоришь? Нешто грек добра Руси пожелать не может? Среди византийцев, слышал, тоже люди совестливые встречаются. Присоветовал бы лучше, как Перуна-Громобоя успокоить. Слышал, крови человеческой тот внезапно возжелал?

— Вранье, — небрежно отмахнулся Середин и пододвинул к краю хлебного ломтя кусок заливного.

— Что вранье? — зловеще переспросил князь.

— Про требования Перуна всё вранье. — Ведун откусил заливное вместе с краешком хлеба. — Не мог он никаких жертв себе требовать. Я наших богов, особенно после последнего похода, отлично знаю. Как нечто действительно опасное, важное для них случилось — в момент лично появились, никаких знамений и пророчеств насылать не стали. А когда всё спокойно — им до жизни человеческой вообще никакого дела нет. Разумеется, хвалу в свой адрес и жертвы получать они любят. Но ради этого лично стараться им ни к чему. Они часть своей силы волхвам доверяют. Те чудеса творят их именем. Исцеляют, дожди вызывают, урожай помогают собрать. Им за то — благодарность и покой, волхвам — жизнь сытная, людям тоже хорошо. Не верю я, что Перун вдруг начнет чудить неведомо почему, на пустом месте. Жертвы требовать, что не прославят его, а только озлят всех вокруг. Коли он вдруг захотел бы тебя скинуть, князь, то пришел бы и прогнал. Или убил на месте — молний у него, я слышал, хватает. Зачем цирк весь этот с пуганием, слухами дурными, публичными убийствами? Нет, княже, боги так себя не ведут. Так одни люди другим умы смущают, когда открыто выступить сил нет. Божьим именем заместо своего прикрываются.

— Были и у меня такие мысли, — нормальным голосом согласился князь и вогнал нож обратно в стол. — Да токмо кто Перуновы громовые стрелы метать может?

— Помимо божьего промысла, еще и колдовство на этом свете существует, — пожал плечами Олег. — Облака разгонять, камни головой колоть любой смертный способен. Коли не знать, как делать, — то и это за чудо сойдет. Умелый электрик громоотвод за пару часов сделать способен — но это еще не значит, что он Перуну брат. Дождь вызвать способов есть немало. Про грозу не ведаю, но способ тоже быть должен. Ни один бог за всем сразу уследить не сможет. Да и не захочет. За любимчиками, бывает, еще и приглядывает, но сразу за всем… Я так мыслю, некий умелец грозовые камни в Киеве сделал. Это вроде громоотвода, оберега от молнии, но наоборот.

— Кто такой «электрик»? — заинтересовался богатырь.

— А как колдуна сего найти можно? — почти одновременно спросил князь.

— Как найти? — задумчиво почесал в затылке Олег. — Ну, хорошо бы что-то из вещей его в руках подержать. Да только молнию ведь в погребе на потом не положишь. Смотреть нужно — кому выгодно?

— Выгоду кто с сего дела получил… — откинул голову на спинку кресла князь. — Бояре токмо разъехались по поместьям, им проку большого нет. На Подоле разор с разговорами иудейскими. Волхвов старших перебило всех — какой тут прибыток? Грек двух рабов и серебра изрядно лишился. Опять же, он и христиан моих уговаривает меня признавать. И к киевлянам с тем же словом не раз обращался, хотя и бит бывал, взгляды нехорошие на себя накликает, ко мне являясь. Нет, грек и базилевс византийский на моей стороне. Значит… Окромя волхва молодого, никому выгоды от свары нет. Был он никем до весны этой — а ныне вече на стол его пророчит. Дабы Перуна уважением таким ублажить. Вот, стало быть, из чьего сердца змея приползла. За жертвы кровавые Будимира, стало быть, ругают. Однако же больше на меня пальцем показывают. Ведь ради моего спасения он грех на душу берет, собой жертвует. И ропот не против него — супротив меня растет…

Владимир сжал кулак с такой силой, что побелели суставы.

— Убить его надобно, — любезно подсказал богатырь. — Зарезать, и вся недолга.

— Кому резать? — скривился князь. — Разбежались от меня все слуги до единого. Токмо подворники, что в закупе, остались. Да ярыг несколько. Их не пошлешь.

— Я зарублю предателя! — поднялся во весь свой немалый рост Радул.

— Сторонников округ него ныне много, боярин, — покачал головой Владимир. — Один не ходит.

Богатырь презрительно хмыкнул и положил ладонь на рукоять меча, размером не уступающую всей великокняжеской руке.

— Верю… — сглотнул князь. — Тебе одному верю, Радул. Один ты поверил мне, один ты не отвернулся. — Правитель быстрым шагом устремился к богатырю и крепко его обнял, прижавшись головой к солнечному сплетению. — Не забуду, боярин. Тиун! Налей нам чашу добрую. За верность, за честь воинскую!