Елена Хаецкая - Чудовище южных окраин

Болото то стонало, то булькало, то сопело. Создавалось впечатление, будто мы топаем по шкуре гигантского сонного существа.

Имлах замыкала шествие. Я, кстати, так и не понял, зачем она с нами увязалась. Для такой дохлой девчонки держалась она хорошо — не ныла, не отставала. Она ходила лучше, чем я, но это как раз не показатель, потому что я по пересеченной местности хожу из рук вон плохо.

Тяжелые сытые птицы шумно взлетали при нашем появлении, ломая ветки мертвых деревьев. Глупые они. Исангард ловит их на простой крючок: они, не думая, хватают любую наживку и тут же попадаются. Я не очень люблю мясо, но в общем есть их можно.

Мы шли уже третий день, и я здорово вымотался, но говорить об этом не решался. Не хотел показывать свою слабость этой девице в полосатой юбке и допотопном чепчике с мятыми кружевами, которая шлепала за моей спиной, как заведенная.

Такой плохой дороги у нас еще, кажется, никогда не было. Я не понимал, зачем нам ломить по болоту. Мы вольные существа, мы можем с одинаково чистой совестью идти в любом направлении. Я никак не мог взять в толк, зачем Исангарду понадобилось создавать себе дополнительные трудности. Я так и сказал ему, когда мы остановились на относительно сухом островке, чтобы передохнуть и выпить горячего чая. Он сказал, что другой дороги нет и что за деревней Имлах чуть ли не до самого конца света тянутся бескрайние болота. Я почуял в его словах какой-то подвох, потому что он вдруг улыбнулся своей щербатой улыбкой, щелкнул меня по лбу и начал обламывать ветки засохшей осинки, чтобы развести костер.

Я поплелся ковырять бересту для растопки, а Имлах с деловым видом уже вынимала из своей холщовой сумки наш котелок и мешочек с чаем. Мешочек подмок и заплыл коричневыми разводами. Почему-то мне стало вдруг обидно, что Исангард доверил ей нести наши вещи. Когда я увидел, с какой самодовольной физиономией она вытряхивает в котелок влажный чай, я не сдержался.

— Ты его уже один раз заварила, — проворчал я.

Она виновато покраснела. Я так и не понял, кто из нас двоих хуже — она, потому что упала в лужу и подмочила чай, или я, потому что постоянно ее дразню.

Но тут к нам подсел Исангард, и мы сразу перестали обмениваться убийственными взглядами. Он осторожно поджег сырой хворост, тихонько подул на занявшуюся бересту, и через несколько минут у нас уже был очаг и свое место на земле возле этого очага.

Чай, который разливала Имлах, оказался вполне сносным. Она пила из своей треснувшей фарфоровой чашки, которую прихватила из дома, а у нас с Исангардом были вместо чашек чистые жестяные банки. Они легкие и к тому же вкладываются одна в другую, так что почти не занимают места в мешке. Все предусмотрено, все продумано, смею вас заверить. Единственное неудобство — горячо держать в руках, но на этот случай существуют такие вещи, как подол рубашки или пола плаща.

— Жуткое место, — сказал Исангард. — Ты давно живешь здесь, Имлах?

— Давно. — Она улыбнулась. — Всю жизнь.

— Ну, тогда это недавно.

Наивный человек, он полагает, что ей лет шестнадцать. Если бы она не была кикиморой, или кто она там, я бы тоже так решил. А ей лет двести, никак не меньше. По глазам вижу. Хотя для кикиморы это, конечно, не возраст.

— Ты устала? — спросил он осторожно.

Она качнула головой, и чай дернулся в ее чашке.

— Не беспокойся, — сказала она. — Я выносливая.

— Да кто о тебе беспокоится-то? — не выдержал я.

Исангард посмотрел в мою сторону — удивленно, как мне показалось. Я передернул плечами и отвернулся, кутаясь в свой плащ. Не понимает человек простых вещей — не надо. Кому от этого хуже?

— Может быть, ты зря пошла с нами, Имлах? — снова заговорил Исангард.

Мне очень не понравилась интонация, с которой он произносил ее имя, и я счел нужным вмешаться:

— Увязалась за нами, ты хочешь сказать.

Но они не обратили на меня внимания. Имлах смущенно потрогала свою косичку.

— Ты знаешь, — сказала она, — я просто не могла уже оставаться дома. Все вокруг разбежались или умерли. В доме, который выходит окнами в мой сад, поселился дух. Кажется, вылезла из колодца покойная теща моего соседа. Она и при жизни была не слишком приятной женщиной, но после смерти сделалась невыносима…

Она рассказывала тихим, прерывающимся голосом, и я видел, что она не врет. Кикиморам тоже бывает страшно. А эта была, в общем-то, вполне симпатичная и вроде бы не злая. Хотя кто ее знает. Некоторые только тогда и хороши, когда их жизнь прижмет, а как повалит удача, так опять делаются ходячим ужасом.

— Не знаю, что с нами случилось, — снова заговорила Имлах, — если бы на Южные Окраины обрушилась какая-нибудь катастрофа, потоп или чума, люди решили бы, что на них гневаются боги, и достойно приняли бы свою судьбу. Но все происходит исподволь, незаметно. Сначала кое-кто просто начал уезжать отсюда, посмотреть мир, заработать денег. Разве это так уж плохо? Никто и не обращал внимания, что возвращаются далеко не все. И постепенно начали пустеть деревни и города… Исангард, — тут она робко заглянула ему в глаза, — если бы ты знал, как здесь душно…

Исангард мрачно теребил пальцами мох и думал о том, что и сам он в свое время ушел из этой земли на Восток, хотя отсюда его никто не гнал, а там никто не ждал.

— Да, — тяжело произнес он наконец. — Странно все это.

Мы немного помолчали, глядя, как затухает наш костерок. Имлах сидела, съежившись, маленькая, несчастная и очень одинокая. Исангард смотрел на нее, грустно улыбаясь, и глаза у него стали теплые.

Я встал и начал забрасывать угли сырым мхом.

— Оставь, он и так погаснет.

— Там торф, — сказал я. — Ты же сам говорил, что торф — отличное топливо. Если он загорится, то будет тлеть веками. А здесь и без того хватает стихийных бедствий.

— Кода у нас знаток по части стихийных бедствий, — сказал Исангард, обращаясь к Имлах и словно извиняясь перед ней за меня. Я решил проглотить оскорбление. Никто другой не остался бы в живых, осмелься он на подобное.

Исангард быстро уложил свой мешок. Я заметил, что он забрал к себе все продукты, оставив Имлах только легкие кружки и котелок. Заботится. Я смотрел, как он собирает вещи. Сотни раз я уже видел эти движения, неторопливые и ловкие. Все у него отработано до последнего жеста, и когда он забросил мешок за спину, не звякнула ни одна жестянка.

Мы снова пошли по болоту. После чая первые несколько шагов даются труднее, зато потом намного легче. И снова потянулись черные деревья, дуры-птицы, булькающие лужи.

Вдруг Исангард остановился. Это на него не похоже. Обычно он шел ровным, занудным шагом, пока я не начинал валиться с ног от усталости, и тогда мы отдыхали несколько часов. Он считал, что такой способ хождения предпочтительнее, потому что забирает меньше сил. Мы с Имлах подошли к нему и тоже остановились. А он присел на корточки перед лужей, на поверхности которой плавала радужная пленка.