Елена Хаецкая - Чудовище южных окраин

И тогда я тихо, жалобно заплакал. Я всего лишь Пустынный Кода, маленькая нечисть, и теперь, когда мой единственный друг попал в лапы этих двух коварных личностей, я остаюсь на земле совершенно один. Пожалуй, мне не стоит на ней оставаться. Я начал перебирать в мыслях различные способы самоубийства и незаметно для себя заснул.

2. Я ССОРЮСЬ С ГРИМНИРОМ

Он спал рядом. Я это почувствовал. Я не слышал, когда он пришел, но теперь, в темноте, сквозь шелест притихшего дождя, я отчетливо различал его дыхание. Я осторожно сел, чтобы не разбудить его. Интересно, что такого наплели ему эти двое? Я приложил ухо к полу и прислушался. Мне показалось, что внизу не спят. Кто-то осторожно ходил, звякал металлом, посудой, негромко переговаривался. Мне стало муторно: я понимал, что нужно спуститься вниз и как следует поговорить с ними, но я до смерти боюсь лестниц. Таких шатких деревянных лесенок, по которым забираются на чердак. Особенно если несколько ступенек у них ввиду их полной ненадежности обмотаны тряпками и кое-как привязаны. За ушами у меня выступил пот, когда я решился на этот подвиг.

Оказавшись внизу, я перевел дыхание, чтобы успокоиться и чтобы эти двое не подумали, что я могу чего-то испугаться.

Они действительно еще не спали. Или уже не спали? За окном сквозь морось сочился тусклый свет, который с большой натяжкой можно было считать утренним. Гримнир стоял возле печки, огромный и неуклюжий, а Имлах сидела с ногами на тахте и тянула из носика чайника свой бесконечный чай. Пес-дурак развалился у порога. Услышав мои шаги, он приоткрыл один глаз и лениво стукнул по полу хвостом. Я с достоинством перешагнул через него. Он даже не шевельнулся. Они прервали свою беседу и дружно уставились на меня. Гримнир противно усмехнулся и произнес:

— Надо же, какая настырная маленькая нечисть…

А девчонка, наоборот, улыбнулась по-доброму и предложила мне еще чаю. И сухарей. Или я хочу повидла?

Во имя Сэта, я вдруг ужасно захотел повидла. Даже во рту пересохло. Я подумал, что никто еще не запрещал брать с врагов контрибуцию, и кивнул, по возможности сдержанно. Она сразу засуетилась и начала готовить для меня чай и искать под тахтой заросшую липким мхом и паутиной банку. Когда я увидел этот замшелый сосуд, я чуть было не пожалел о своей уступчивости. Имлах обтерла банку подолом своей полосатой юбки и протянула ее Гримниру. Тот извлек из ножен тесак таких размеров, что мне остро захотелось очутиться где-нибудь в Певучих Песках или еще дальше. Не переставая ухмыляться самым гнусным образом, он вскрыл банку. Там оказалось превосходное повидло, только немного засахаренное. Я принялся его уминать, засовывая в банку пальцы и облизывая их. А они смотрели на меня и думали, наверное, что я такой дурачок и продамся им за эту банку.

Потом я прополоскал пальцы в чае и сообщил девице, что это единственное применение, которое я вижу для подобного пойла. Кикимора покраснела, а Гримнир заржал.

Я сказал:

— У нас на Восточном Берегу умеют заваривать настоящий чай. А вы здесь все какие-то стукнутые. Ничего толком не умеете.

Гримнир хрюкнул. Если бы можно было представить себе огромного драчливого борова с пышными седыми усами, то я сравнил бы с ним этого Гримнира. Очень похоже.

Имлах поманила меня пальцем, и я присел рядом с ней на тахту.

— А я не кикимора, — шепнула она в мое огромное ухо, которое тут же налилось багровой краской.

Вот негодяйка, она прочла мои мысли. Но ведь и я не лыком шит и кое-что из того, что мелькало в ее русенькой головке, уловил. Ничего лестного для себя я там не обнаружил, но на такую благодать я и не рассчитывал. Чтобы позлить ее, я подумал про нее пару гадостей. Гримнир громыхал у печки, демонстрируя все свои зубы. Я подумал кое-что и о нем. Я забыл сказать, что этот урод был еще и одноглазым. Второй глаз скрывала черная повязка, что никак не могло его украсить. Я ужасно разозлился при мысли о том, что Исангард разговаривал с ним и, по своей обычной наивности, наверняка принял все его разглагольствования за чистую монету. Я пробурчал:

— Что вы там натрепали моему Исангарду? Он же идиот, он верит всем подряд.

— Ладно, Кода, ты доказал свою преданность, — пробасил Гримнир. — Теперь успокойся.

— Я не собирался вам тут ничего доказывать, — буркнул я. — Он человек. Он доверчивый и глупый. Что вы ему сказали?

«Вот ведь привязался, чучело лупоглазое» — подумал Гримнир, как я подозреваю, нарочно, чтобы я услышал. А Имлах пожала плечами и отвернулась, глядя в подслеповатое окно. Что она там увидела — ума не приложу. Сплошная серая муть.

Я подошел к подоконнику и стал от скуки тыкать пальцем в ящерицу. Она терпела до последнего, прикидываясь сучком или там веточкой, а потом все-таки не выдержала и скользнула в невидимую щель между бревнами. Тогда мне стало совсем скучно.

Я подозревал, что девица и этот негодяй обменивались взглядами за моей спиной, но ловить их на этом мне не хотелось. Лень было. Противные они оба. Хорошо, что мы с Исангардом уйдем сегодня отсюда навсегда.

Мне вообще все здесь не нравилось. Южные Окраины совершенно не похожи на мой родной Восточный Берег, и этим они плохи в первую очередь. И во вторую, и в третью тоже. А Исангард здесь родился. Ему еще повезло, что он родился человеком, а не кленом, к примеру, которому при всем желании не уйти с того места, где его угораздило вырасти.

Мы прошли эту землю пешком вдоль и поперек, и всюду нас встречало одно и то же: пустые деревни, разрушенные храмы, осыпавшиеся колодцы. Что-то душит здесь людей, заставляет их тосковать, метаться и, в конце концов, покидать свои дома. Вода здесь безвкусная, дождь холодный и не приносящий радости, болота гиблые, а клюква на них — водянистая. И все это, вроде бы, не такие уж жуткие вещи, у нас на Востоке бывает и похуже, особенно после набегов незамиренных кочевников Даян-аххе-булита, но как задумаешься, так поневоле становится тоскливо.

Правда, все это еще не значит, что я немедленно побегу спасать неизвестно от чего погибающие Южные Окраины. У меня своих дел по горло. И первоочередное из них — унести отсюда ноги. Причем срочно.

Гримнир что-то бубнил, ковыряя толстым пальцем побелку на печи, а Имлах, сидя с ногами на тахте, беспокойно шевелилась и не сводила с него глаз — больных, тревожных и каких-то очень преданных, что ли. Я даже подумал на миг, не жена ли она ему часом, но тут же отмел эту мысль как вполне идиотскую. Он, конечно, бродяга, но такая замарашка, как эта Имлах, ему не пара.

Имлах, привстав, взяла с полки нож, потом слезла с тахты и принялась шарить в корзинке, подвешенной к потолочной балке, — от крыс, как я предположил.