Сергей Никшич - Люди из пригорода

Но не сдался окаянный черт и пуще прежнего, как репей, пристал к Богомазу, норовя нащупать у него слабинку, узнать, на чем можно его объегорить. И случай представился. Богомаз, как и все живописцы, любил потолкаться в базарный день на Подоле на Житнем рынке, где в те времена продавалось все то, что нужно для людей его ремесла: краски, кисти, холст, подрамники, высушенные и уже приготовленные для работы доски, одним словом, все то, от чего у настоящего живописца глаза разбегаются и руки начинают предательски дрожать. И перед наступлением зимы Петро направился в базарный день в Киев, чтобы запастись на зиму всем необходимым с тем, чтобы тогда, когда сорвется с цепи свирепая пурга и забросает Горенку снегом по самые крыши, он мог позволить себе спокойно работать, не выходя из дому, и к весне исполнить заказ.

Черт, преисполненный ненависти ко всякой христианской: душе, однако, давно уже подстерегал его возле озера, притворившись Оксаною, он кинулся в ледяную уже воду и, увидев Богомаза, истошно завопил Оксаниным голосом: «Тону, Петрику мой любимый, тону!». Петро поверить не мог своим глазам, ведь супругу свою он только что оставил дома, велел ей запереться на все замки и на улицу даже носа не высовывать, пока он не возвратится с ярмарки. Однако же времени раздумывать не было, и, скинув с себя одежду, он в одном только исподнем бросился спасать непослушную супругу свою, неведомо как оказавшуюся на середине даже в летнюю погоду предательского озера с многочисленными омутами и холодными ключами, бившими где-то в темной глубине его у самого дна. Не успел он подплыть к черту, как сообразил, что околдовала его нечистая сила и повернул было к берегу, но сердце его совсем уже застыло, а тут на беду Оксана почуяла своим вещим сердцем что-то неладное, бросилась вслед за мужем и, увидев его одежду на берегу, а его самого с белым как снег лицом, плывущим из последних сил в сторону берега, кинулась в воду, чтобы помочь ему выбраться из озера. Петро только и успел из последних сил крикнуть ей: «Оксана, любимая, спасайся, не плыви ко мне, тут нечистая сила!», но было уже поздно и нечистый утащил их обоих на дно.

А в деревне толковали по-разному про исчезновение Богомаза с супругою. Тел их так никогда и не нашли – только одежду Петра да монисто Оксаны, что лежало на нем. Батюшка отслужил через девять дней молебен, на кладбище врыли в землю два креста с их именами, да на том все и закончилось. Горько горевал старый священник, что не дождался внуков, догадываясь в глубине души, что не обошлось тут без нечистой силы, но поделать ничего не мог и только молился неустанно за своих исчезнувших детей. Говорят, с тех пор каждой весной у священника расцветали во дворе два куста неземной красоты сирени, которые всякий раз, когда он проходил мимо, норовили прикоснуться к нему и погладить подобно тому, как дитя прижимается к отцу своему, словно впитывая его любовь и ласку. Впрочем, правда это или нет, кто знает…

Прошло лет пятьдесят, священника уже давно не было в живых да и про Петра с Оксаною селяне уже позабыли, как вдруг стал распространяться в народе слух о том, что в полнолуние на берегу озера люди добрые и душой святые могут увидеть взявшихся за руки юношу и девушку в белоснежных одеждах, стремительно плывущих по мутным глубинам вечно холодного озера.

Не все верили в эти присказки, потому что не всем дано Богомаз и черт было увидеть Петра и Оксану, но кое-кому удавалось их увидеть, и правда об их вечной любви навсегда сохранилась среди жителей Горенки и окрестных сел.

Вот какую историю рассказала Бороде старуха, и тот, не в силах утаить ее в себе, тут же поделился ею с почтенным обществом.

Явдоха (нет все-таки она была фея, а не ведьма!) прослезилась и убежала на кухню наводить марафет – не любила показываться перед мужчинами в невыгодном свете. А приятели помолчали да и пришли к выводу, что следует встать и стоя выпить за упокой невинных душ, пострадавших от врага рода человеческого. Так они и поступили, а снова усевшись, важно приступили к Параськиной шинке. Явдоха возвратилась к ним уже как ни в чем не бывало, и только одна мысль роилась в ее обычно хладнокровной головке – как уберечь своего Петра (с этого вечера она уже считала его своим) от той гадости, что примерещилась ему свиным рылом на потолке, – Явдоха чуяла, что и тут точно не обошлось без прижившегося в этих местах черта.

Вскоре Явдоха попросила Петра ее проводить. Борода засуетился и тоже стал прощаться, и Хорьку ничего не оставалось, как ретироваться по направлению к своей разгневанной супружнице.

А на улице уже стемнело, селяне, запершись, сидели по хатам и только псы несли свою вечную службу, заливаясь то хором, то по одиночке надрывным лаем.

Явдоха не предложила Петру зайти к себе, да и он не стал напрашиваться, глядя на ее серьезное лицо и нутром чувствуя, что она спешит и ей сейчас не до него.

А у Явдохи и в самом деле началась по всему телу чесотка, и она спешила к своей метле, но при этом намеревалась не просто развеяться среди звезд, а высмотреть, где шляется приблудившийся черт, чтобы раз и навсегда отвадить его от Горенки.

Петро еще и отойти не успел от ее дома, а она была уже высоко над Горенкой, одетая в темное, невидимая, грозная мстительница – история про Петра и Оксану задела ее за живое, и впервые в жизни она почувствовала настоятельное желание отомстить.

Заметив шатающуюся по улицам черную свинью, она сразу сообразила, что это за фрукт, но виду не подала и долго еще кружила над селом, изучая закоулки, по которым бродил окаянный враг рода человеческого, а затем, наблюдая, как он, приняв свой подлинный облик, доводит до бешенства свиней, катаясь на них верхом и безжалостно погоняя чем-то острым – чем именно, Явдоха с высоты не могла разобрать.

– Так вот почему свиньи в селе какие-то шальные стали, – подумала она и тут же со страхом заметила, что черт уже совсем близко подошел к хате Петра и принялся за свиней в хлеву Хорька, что стоял на соседском с Петром подворье. Но тут первые ярко-красные лучи проснувшегося светила прорезали ночную тьму и высветили плывущие над Горенкой причудливые облака, словно освещая им путь. И сразу же самый ретивый петух стал откашливаться, как тенор перед выходом на сцену, – вот-вот петушиный хор сменит отупевших от непрерывного гавканья собак и ночные мраки отступят перед солнечным днем. Нечистый засуетился и ускакал на своих копытах в лесную чащобу. На песчаной улице, по которой он поспешно отступил в сторону леса, остались только отпечатки его копыт, ничем, впрочем, не отличавшихся от козлиных.

Довольная собой Явдоха, которая так долго прежде никогда не летала, ласточкой впорхнула в свой дом, забросила за печь метлу и принялась собирать завтрак, подозревая, что Петро придет к ней поговорить и, как это водится у мужчин, не откажется и перекусить.