Алексей Пехов - Ночь в Шариньильском лесу

Старик тихо заскрипел зубами.

— После этого указа осталось всего лишь два волка. Настоящих волка, а не тех глупых серых шавок, которые режут овец у крестьян. Эти два волка слишком умны, они спрятались в чаще….Всего два волка…Но ничего, ничего…Скоро настанет время, когда появятся волчата и лес снова наполнит волчий вой.

Старик улыбался какой-то мечтательной улыбкой, забыв про меня и уставившись невидящим взглядом куда-то в темное окно.

Всего два волка? — оторвал я его от мыслей.

— Да, но ничего, ничего. Они были раненными, в крови, но я их выходил.. Я то кабана подстрелю, то хворого оленя. И кормлю их каждый месяц, — старик бросил на меня быстрый и оценивающий взгляд.

— Смотри, отшельник, как бы тебя не съели твои же питомцы. Даже ружье не поможет.

— Кстати, о ружье, — старик встрепенулся. — А ты то, как дошел сюда со своей железкой? Неужели даже пистолета нет?

Я открыл, было, рот, чтобы сказать настырному старику, что пистолет у меня спрятан под камзолом, и он его просто не видит, но передумал.

— Да, мне вполне хватает палаша, а пистолет…потерял я его. Да и лес оказался тихим.

— Ай-яй-яй, — с деланным разочарованием покачал головой старик. — Без пистолета сейчас нельзя. Время такое.

— Ну, от волков, а тем более от оборотней, обычной пулей не отобьешься, я слышал, они только серебра боятся?

— Не только, не только, — казалось, лесника забавлял и веселил этот ночной разговор. — Еще старики говаривали, что оборотня можно сжечь, вот только, поди, уговори его посидеть на горящем костре.

Дед тихонько захихикал себе под нос, и, встав из-за стола, подошел к дальней стене, где стояла кухонная утварь.

— А еще, кроме серебра и огня оборотня может убить только другой оборотень. Вот только после убийства собрата он перестанет быть оборотнем и снова станет человеком.

— И все?

— Ну…— старик помялся. — Можно попробовать еще отрубить голову и таким образом убить, но нужно обладать воистину сильной ненавистью или жаждой спасти близкую тебе душу, чтобы оборотень в итоге умер.

Неугомонный старикан вновь вскочил с места.

— А вот и вино, — провозгласил дед, ставя передо мной на стол покрытую плесенью и паутиной бутылку. — Специально для такого гостя как ты берег.

— Ба! — вскричал я. — Не может быть!

Вино, которое стояло передо мной, было, по крайней мере, двухсотлетней выдержки.

— Откуда у тебя такое сокровище отшельник?

— Так. В наследство осталось, — произнес старик, вытаскивая пробку и разливая багровую жидкость по глиняным кружкам. Не такую, не такую посуду нужно для этого вина. Тут бы хрустальные бокалы! По комнате распространился изумительный запах винограда и полевых цветов. Я сделал глоток и просто ничего не мог сказать от того блаженства, что сейчас находилось в грубой глиняной кружке.

— А как же обещанные истории? — спросил я у старика. — Ты обещал рассказать историю, если я пожелаю.

— Изволь, — глаза старика сверкнули мне из-под кружки. — Ночь длинная. О чем бы ты хотел услышать?

— А давай-ка про оборотней. Знаешь какие-нибудь истории про этих существ?

Дед на секунду задумался, а затем кивнул седой головой.

— Вот тебе одна из историй. Что в ней, правда, что нет, — я не знаю, а крестьяне рассказывают следующее…

…На её кожу, тихо кружась в вечернем небе, опускались белые хрупкие снежинки, как будто они могли смягчить ее боль своей ласковой прохладой. По подбородку тягучей липкой ниткой стекала слюна, перемешанная с кровью и грязью, а разбитые губы благодарно принимали прохладные прикосновения маленьких кристалликов непонятной, но такой правильной и завораживающей красоты холода. Запястья Лауры жёстко стягивала обычная грубая верёвка, за которую улюлюкающие крестьяне тащили девушку на деревенскую площадь, где заботливые руки уже подносили вязанки хвороста к врытому в землю столбу.

— За что? — тихо прошептала, едва шевеля разбитыми губами, девушка. Сил на большее у нее просто не было. Она с трудом могла видеть окружающий мир, окутанный в первозданный декабрьский снег, левый глаз заплыл от прямого удара кулаком какого-то не в меру ретивого крестьянина, а на правый лениво стекала струйка крови из рассечённой брови, в которую угодил брошенный из беснующейся толпы камень.

— Первый снег в этом году и последний для меня, — как-то отстранено думала Лаура, опустив голову. — Ни у этого дня, ни у этого года не будет продолжения. Потому как какое может быть продолжение, после того как эта озверевшая толпа некогда мирных и добрых крестьян решила сжечь ее? Сжечь! Как ведьму. Как сжигала страшная инквизиция невинных людей, вот уже какую сотню лет.. Нет-нет-нет. Это не я. Это не со мной! — Голос отчаяния безвыходно бился в её полусонной от боли и ужаса голове. — Я была с ними добра. Я не делала им ничего плохого.

— Ты другая, — напомнила ей каменистая дорога уколами мелких камешков в босые заледеневшие ступни.

— У тебя есть Дар, — злым резким порывом сообщил её холодный ветер, развивая обрывки её платья, под которыми задрожала девичья грудь в синяках и ссадинах. Крестьяне довольно загоготали, с удвоенной энергией потянули за верёвку.

К костру.

— Но мой Дар не вредил никому! — продолжала свой беззвучный разговор с ветром и колкими камнями Лаура.

Когда она была маленькая, она могла немножко сдвигать мелкие предметы, — гребешок, осколок зеркальца, железное колечко — только подумав об этом, чем приводила родителей в недоумение. Они полагали, что Лаура над ними подшучивает. Ей это было забавно, и она смеялась вместе с взрослыми.

Но разве за это сжигают!?

— Бабочки, — дыхнул ей в лицо ветер.

Летом, стоя полянке и наблюдая за полётом бабочек, шестилетняя Лаура вдруг захотела, чтобы все бабочки прилетели к ней. И тогда к ней устремились десятки трепещущих осколков радуги и осторожно сели на неё, подрагивая хрупкими крылышками. Так она и стояла, не в силах прервать очарования и любуясь бабочками, облепившими всё её тело.

Но ведь за бабочек не лишают жизни!?

— Овцы, — включился в разговор тонкий дымок из трубы, уходящий в затянутое серыми тучами небо.

Действительно, в её присутствии овцы всегда чувствовали себя плохо. Лаура очень расстраивалась, когда осознала этот факт, а потому больше занималась работой в поле или виноградной лозой, оставляя заботу за овцами другим. Она предпочитала не думать об этом, но всё же понимала, что это какая-то оборотная сторона Дара, который у неё есть. Дара, который так отличал её от других детей, который обрекал её на одиночество и непонимание со стороны односельчан, а сейчас вот вёл на костёр.