Диана Джонс - В собачьей шкуре

— На самом деле я думаю назвать его Лео, — сказала Кэтлин.

— Лучше Крысом, — ответил Бэзил. — Шеймусом Крысом.

— Я тебе говорил, — сказал Робин.

Нашлась еще одна пара ног. Они принадлежали человеку, которого Бэзил и Робин звали папой, а Кэтлин — дядей Гарри. Эти ноги оказались самыми большими. На них было надето что-то кожаное, с красивыми шнурками, которые развязывались, если взять их зубами и потянуть. Сириус зажал в зубах шнурок и отскочил, размахивая хвостом и рыча от удовольствия.

Раздался голос, похожий на удар грома:

— Брось!

Сириус сразу же отпустил шнурок и отправился исследовать последние ноги — ноги Даффи. Ему не нравилась ни сама Даффи, ни ее запах, но ноги у нее оказались интересные. Они были одеты в кожаные полоски, так что края ног оставались открытыми. Каждая нога заканчивалась несколькими толстыми выступами с твердыми плоскими когтями, совершенно бесполезными на вид. Сириус с любопытством ткнулся в них носом.

— Не трогай! — сказал холодный голос.

Сириус послушно поднял голову и — то ли из нелюбви к Даффи, то ли просто по зову природы, он не знал — сделал лужу прямо между двумя большими пальцами.

— Ох, Лео! — Кэтлин бросилась к его произведению с тряпкой.

— Грязный Шеймус Крыс! — заявил Бэзил.

— Это существо… — начала Даффи.

Но раскатистый голос перебил ее, спокойно погромыхивая:

— Ладно, ладно. Ты уже высказалась, Даффи. А я говорю, что без собаки в доме чего-то не хватает. Как, ты говоришь, его зовут, Кэтлин?

Сириус понял, что ему ничего не грозит. В этом доме все подчинялись словам человека с раскатистым голосом. Сириус продолжал изучать комнату, а люди принялись спорить, как его назвать.

Этот спор так никогда и не решился полностью. В последующие дни Сириус обнаружил, что откликается на Лео, Шеймуса, Шеймуса О'Кота, Шеймуса Крыса, Крыса, Пса и Это Существо. Со временем добавлялись и исчезали другие имена. Эти использовались чаще всего. Больше всего кличек придумывал Бэзил. Даффи звала его Эта Собака или Это Существо. Робин обычно звал его Лео, если рядом была только Кэтлин, и Шеймус, если там был еще и Бэзил. Раскатистый голос его вообще никак не называл. Кошки тоже. Скоро только Кэтлин называла его Лео.

Сириус не возражал. Он по интонациям определял, что обращаются именно к нему, и отзывался. Больше всего ему нравился голос Кэтлин — мягкий, отличавшийся особенным певучим звучанием, и означавший, что его сейчас покормят или погладят. Меньше всех ему нравился голос Даффи. Голос Бэзила был немногим лучше. Обычно Бэзил подзывал его, чтобы щелкнуть по носу или грубо покатать по полу. Но даже если Бэзил ничего этого не делал, Сириус рядом с ним чувствовал себя маленьким и слабым. А еще у Бэзила была неприятная привычка насмешливо глядеть ему прямо в глаза.

Глаза Сириуса скоро потеряли младенческий молочный оттенок. Сначала они стали травянисто-зелеными, потом посветлели. «Волчьи глаза," — сказал Бэзил и какое-то время называл Сириуса Волком. Примерно тогда же Сириус обнаружил, что может есть из блюдца, и его перестали кормить из бутылочки. Он рос. И рос. И продолжал расти.

— Это твое животное что, собирается вырасти размером с лошадь? — спросил однажды раскатистый голос, неожиданно обративший внимание на Сириуса.

— Может, это датский дог? — предположил Робин.

— Ох, надеюсь, что нет! — сказала Кэтлин, которая знала, сколько Лео ест. Сириус понял, что она тревожится, и утешающе завилял хвостом, свисавшим из корзинки. К этому времени он уже еле помещался в корзинке, а хвост у него был длинный и сильный.

Этот хвост был большим испытанием для всех. Сириус им размахивал. Он выбивал им пыль из ковра каждый раз, как кто-нибудь из домочадцев входил в комнату. Он считал это знаком вежливости. Где-то в туманной глубине разума, куда Сириус не мог толком заглянуть, он знал, что благодарен им всем — даже Даффи — за то, что они его пригрели и кормят. Но его вежливость ценили только Кэтлин и Робин. Все остальные говорили «Ну неужели этому существу обязательно надо так размахивать хвостом?». а иногда начинался скандал.

Хвост, казалось, жил своей собственной жизнью. Бегая по дому, Сириус обычно поднимал его вверх, изогнув полумесяцем, и вообще о нем не думал. В туманной глубине разума бродила мысль, что, возможно, у него не всегда был хвост, потому что Сириус вспоминал о нем только тогда, когда было уже слишком поздно. Если он радовался какой-то мелочи, если Робин начинал прыгать вокруг или Кэтлин приходила из магазина, Сириус весело бросался к ним, и его хвост начинал стремительно вертеться, сбивая все на своем пути. Мелкие предметы падали со столиков и разбивались. Кошки разлетались в разные стороны. Газеты тоже. И Бэзиловы окаменелости. А в следующий миг на него обрушивался удар кошачьих когтей или тяжелой руки. За размахивание хвостом ему доставалось куда чаще, чем при обучении навыкам, положенным домашней собаке. В те дни Сириусу, избитому и пристыженному, частенько приходилось прятаться под буфетом, пока Кэтлин в слезах убирала осколки или складывала на место раскиданные газеты. Над ней постоянно нависала Даффи.

— Я тебя предупреждаю, Кэтлин. Если это существо когда-нибудь заберется ко мне в мастерскую, я его уничтожу.

От ее холодного голоса Сириуса пробирала дрожь.

Мастерская и магазин занимали две комнаты в передней части дома. Даффи проводила там большую часть дня — то издавала странный треск и стук в ближней комнате, то беседовала с разными людьми, заходившими в дальнюю комнату, которая выходила на улицу. Это были в основном женщины с громкими голосами, которые называли хозяйку Даффи. Если они приходили, когда Даффи нависала над Кэтлин в гостиной, они останавливались перед дверью и кричали: «Эй, Даффи! Это я!». пока Даффи не выходила.

В те дни мир Сириуса ограничивался домом и задним двором. Мастерская и магазин занимал большую часть первого этажа, так что Сириусу, конечно, было интересно туда попасть. Он обладал врожденным любопытством. Кэтлин часто говорила:

— Считается, что любопытство сгубило кошку, но по-моему, любопытство сгубило собаку. Не суй туда нос, Лео.

Сириус несколько раз пытался сунуть свой любопытный круглый нос в дверь, которая вела в мастерскую. Но Даффи его не пускала. Обычно она выгоняла его пинками, иногда — веником. А однажды она захлопнула дверь, больно стукнув его по носу. Но он не отступал. Не то чтобы ему нравился пыльный глинистый запах из-за двери или хотелось быть вместе с Даффи. Просто он чувствовал, что лишен большей части своего мира. Кроме того, кошек-то туда пускали, а он быстро начинал им завидовать.