Скотт Вестерфельд - Инферно. Армия Ночи

3

ПРОКЛЯТИЕ

Ладно, давайте проясним некоторые мифы о вампирах. Прежде всего, вы убедитесь, что я нечасто использую это слово на «в». Мы в Ночном Дозоре предпочитаем говорить «паразитоинфицированные», сокращенно — «инферны».

Главное, надо помнить, что тут нет никакой магии. Никаких полетов. У людей нет полых костей и крыльев, и заболевание не меняет эту ситуацию. Также никаких превращений в летучих мышей или крыс. Нельзя превратиться во что-то меньшее тебя самого — куда денется лишняя масса? С другой стороны, я понимаю, почему на протяжении столетий люди не знали, что и подумать. Инфернов сопровождают орды крыс, а иногда и летучих мышей, которые заражаются и живут себе припеваючи, жируя на объедках, оставляемых инфернами. Грызуны представляют собой прекрасные «хранилища», в смысле, они для этого заболевания все равно что складская тара. Если с инферном что-то случится, крысы дают паразиту возможность отсидеться, переждать до поры.

Зараженные крысы боготворят своих инфернов, следуя за ними по запаху. Крысиная «семья» также служит для инферна всегда имеющимся под рукой источником пищи — если поблизости нет людей, на которых можно напасть. (Мерзко, знаю, но такова уж природа.)

Вернемся к мифам.

Инферны отражаются в зеркалах. В смысле, будьте реалистами: откуда зеркалу знать, что кроется за внешним обликом инферна?

Однако у этой легенды есть вполне реальное основание. По мере того как паразит захватывает власть над разумом инфернов, последние начинают с презрением относиться к собственным отражениям и разбивают зеркала. Однако если они так прекрасны, то почему ненавидят собственные лица?

Ну, тут все дело в проклятии.

Бешенство — самый известный пример заболевания, подчиняющего себе разум. Бешеный пес испытывает неподдающуюся управлению, настоятельную потребность кусать все, что движется: белок, других собак, людей. Именно так бешенство и воспроизводится: через укус вирус передается от «хозяина» к «хозяину».

Давным-давно паразит, о котором я веду речь, был, наверное, похож на бешенство. Заразившись, люди испытывали непреодолимую потребность кусать других людей. Ну, они и кусали. То, что нужно!

Однако в конечном счете человечество сумело организоваться, как ни псы, ни белки не могут. Мы изобрели оружие и суд Линча, издали законы и учредили силы правопорядка. Итог: карьера кусающегося маньяка в нашей среде чрезвычайно коротка. Выжить удавалось лишь тем инфернам, которые убегали, прятались и только ночью прокрадывались обратно, чтобы удовлетворить свою страсть.

Паразит довел эту стратегию выживания до высшей степени. На протяжении многих поколений он научился трансформировать сознание своих жертв, найдя где-то глубоко в цепях человеческого мозга некий химический переключатель. Стоит перевести его в другое положение, и мы начинаем презирать все, что прежде любили. Инферны съеживаются, столкнувшись со своими прежними привязанностями, презирают тех, кого любили, и убегают прочь от всего, что связано с их домом. Любовь, оказывается, легко переключить на ненависть. Для этого существует специальный термин: эффект проклятия.

Эффект проклятия выгонял инфернов из средневековых деревень в дикую местность, где они прятались от самосуда. Заодно болезнь таким образом распространялась географически. Подгоняемые ненавистью ко всему хорошо знакомому, инферны перебирались от одной деревни к другой, из своей страны в соседнюю.

По мере роста городов, когда становилось все больше и полиции, и угрозы самосуда, инферны разрабатывали новую стратегию того, как оставаться незамеченными. Они научились любить ночь, видеть во тьме — и в конце концов само солнце стало для них проклятием.

Однако продолжим: они не вспыхивают, точно факел, в солнечном свете. Они просто по-настоящему, очень сильно ненавидят его.

Проклятие также создало несколько широко известных легенд о вампирах. Если в Средние века вы жили в Европе, то с большой долей вероятности были христианином. Вы ходили в церковь дважды в неделю, молились три раза на дню, и в каждой комнате у вас висело распятие. Вы крестились каждый раз, когда ели или хотели, чтобы нам повезло. Поэтому ничего удивительного, что большинство инфернов прошлого страдали, если можно так выразиться, крестофобией — вид креста их отпугивал, в точности как показывают и кино. В Средние века распятие было очень сильным проклятием: в нем как бы слились Элвис, и Манхэттен, и бывший бойфренд. Раньше все было несравненно проще.

В наши дни мы, охотники, должны немало потрудиться, прежде чем отправиться в погоню за инферном. Какую еду они предпочитали прежде? Какую музыку любили? За какими кинозвездами бегали? Конечно, и сейчас встречаются случаи крестофобии, в особенности в Библейском поясе,[4] но гораздо вероятнее остановить инферна с помощью аудиоплеера с записями его любимых мелодий. (Я слышал, некоторым особо чокнутым инфернам хватает и одного логотипа «Apple».)

Вот почему новые охотники на инфернов (вроде меня) начинают с людей, которых знали прежде, — не нужно гадать, что именно для них является проклятием. Охотиться на людей, когда-то любивших нас, еще легче. Сами наши лица напоминают им о прошлой жизни. Мы и есть проклятие.

Так кто я такой, можете вы спросить. Технически я тоже инферн, но по-прежнему могу слушать Kill Fee и Deathmatch, смотреть на закат или поливать табаско[5] яичницу-болтунью без того, чтобы испустить жуткий вой. Благодаря какому-то фокусу эволюции я частично обладаю иммунитетом — везучий победитель генетической лотереи инфернов. Инферны вроде меня встречаются реже, чем зубастая курица: только один из каждой сотни пострадавших становится сильнее и быстрее, приобретает невероятно острый слух, тонкое обоняние — и при этом не сходит с ума.

Нас называют носителями, потому что мы болеем, но без симптомов. Хотя один дополнительный симптом имеется: заболевание делает нас сексуально озабоченными. Все время.

В конце концов, паразит не хочет, чтобы мы «носили» его впустую. Мы по-прежнему можем передавать болезнь другим людям. Как и у маньяков, наша слюна содержит споры паразита. Но мы не кусаем — мы целуем, чем дольше и крепче, тем лучше.

Паразит делает так, что я уподобляюсь вечно голодной улитке, с той лишь разницей, что мой голод направлен на секс. Я постоянно возбужден, осознаю присутствие всех женщин в комнате, каждая клеточка моего тела вопит: «Пойди и трахни кого-нибудь!»

Впрочем, все это, полагаю, мало чем отличает меня от большинства других девятнадцатилетних парней. За исключением одного мелкого факта: если я уступлю своему желанию, моя незадачливая возлюбленная превратится в монстра. Что и произошло с Сарой. А наблюдать это не слишком забавно.