Сергей Волков - Пастыри. Последнее желание

«За стандартный рабочий день, ну, за восемь часов, она этих вагонов „делает“ как минимум сотню! – возбужденно рассказывал Илье Вадик. – То есть, получается пятьсот рублей в день. Поди плохо для такой соплячки? Зачем ей учиться, зачем профессией овладевать, если она уже больше нас с тобой зашибает? И имей в виду – пять рублей, это я так, самый нижний уровень взял. При мне ей раза четыре по десятке давали, а один мужик полтинник сунул…»

С церковными нищими ситуация оказалась еще более удивительная. Зава торчал возле церкви три с лишним часа, и за это время, по его подсчетам, только одна красномордая бабуля с распухшими ногами в ответ на свое классическое: «Подайте Христа ради!» – получила больше семисот рублей. Каждый входящий и выходящий из церковных ворот кидал в грязную коробочку нищей «денюжку», причем, как правило, бумажную.

Но все же Илья, проходя мимо попрошаек, никак не мог отделаться от неприятного чувства собственной успешности и даже какой-то избранности. Словно бы вот сидит перед ним на паперти пресловутый «русский народ», весь в лохмотьях, дышит перегаром, протягивает грязные заскорузлые ладони, а ты идешь мимо, и у тебя все есть, а у него, народа, нет. И ты – виноват…

Стараясь не смотреть по сторонам, Илья быстрым шагом двинулся в сторону дома, стремясь как можно скорее миновать церковную ограду. Как назло, навстречу валила толпа пассажиров, выгрузившихся из рейсового автобуса, и пришлось лавировать в этой толпе, уворачиваться от энергичных пенсионерок, опоздавших на церковную службу.

– Эй, молодой человек… Ты че толкаешься?! – визгливо возмутилась пожилая дама с объемистой кормой, астматично хватая воздух синими губами, и тут же привычно завопила, размахивая сумочкой. – Понаехали тут в нашу Москву, не пройти, не проехать!..

– Извините… – Илья смутился, агрессивное несправедливое хамство всегда ставило его в тупик. Хорошо жить бегемоту, но не потому, что у него кожа толстая, а потому, что он русского языка не понимает…

Илья крепко стиснул зубы от злости на себя самого, безответного, обошел продолжавшую разоряться тетку, мазнул взглядом по шеренге нищих… И вздрогнул, словно бы ему за шиворот высыпали пригоршню январского снега!

У беленого основания церковной ограды, на пластиковом синем ящике сидел, сгорбив обтянутые грязным полопавшимся пуховиком плечи, Костя Житягин. Костя Рама, одноклассник, друг детства, почти двухметровый молчун, после школы уверенно двинувший в физкультурный институт, закончивший его и, к зависти миллионов болельщиков, устроившийся тренером в спортклуб «Спартак».

И разбившийся на клубном «вольво» в октябре прошлого года…

Илья, очумело тряхнув головой, выбрался из гомонящей толпы. Костя? Жив? Бомжует? Илья остановился, вскрыл купленную пачку сигарет, прикурил и снова бросил взгляд на нищих.

Нет, умом он прекрасно понимал – этого быть не может. Не может, ну, никак. Этот здоровенный и наверняка полупьяный бомж, натянувший опушенный грязным мехом капюшон пуховика чуть не до подбородка, просто похож на Костю. Конечно, просто похож. Бывает же так – фигуры у людей одинаковые. Вон, если сборную по баскетболу со спины рассматривать, там через одного все одинаковые – как фонарные столбы.

Правда, Костя Илье был знаком гораздо лучше, чем какие-то абстрактные баскетболисты. Да чего уж там – Илья знал его всю жизнь, с первого класса. Правда, подружились они в пятом… Или в шестом? Точно, в шестом. Тогда еще по телику фильм «Три мушкетера» показывали, и они, зафанатев, сбегали с уроков, чтобы посмотреть утренний повтор. Зава сказал, что он – Арамис, Илья не без удовольствия стал зваться Атосом, ну, а Косте-Раме пришлось стать Портосом. «А д’Артаньян появится позже!» – решил Зава, когда Портос спросил, почему ему нельзя быть холеричным гасконцем. Так они и дружили до самого выпускного – три мушкетера без д’Артаньяна…

Теперь Арамис-Зава – без пяти минут кандидат социологических наук, Атос-Илья – без пяти минут дипломированный экономист.

А Портос-Костя лежит на Введенском кладбище…

«Чушь! Зачем я тут стою?» – подумал Илья. Но что-то в глубине души мешало ему бросить окурок и просто уйти. Что-то, чему нет названия. Интуиция, что ли? Или просто он перегрелся на майском солнце?

«Так, – сказал себе Илья. – Сейчас я идут обратно к ларьку, покупаю бутылку холодного пива, выпиваю ее, а потом прохожу мимо нищих, заглядываю в лицо этому бомжаре…»

Ему вдруг стало смешно – зачем заглядывать-то? Умер Костя. Трагически погиб в тройной аварии на МКАДе. Илья сам опускал гроб в могилу. Сам бросал горсть земли. Утешал Костину маму – Веру Семеновну. Пил с Костиным отчимом – Виктором Михайловичем, который был, это все знали, для Кости ближе отца. Вместе с Завой помогал ставить памятник…

Вот! Вот почему что-то гложет душу и мешает уйти – никто, ни Илья, ни Зава, ни другие друзья и знакомые Кости не видели его мертвым! После аварии, как сказала им Вера Семеновна, у Кости сильно пострадали лицо, голова, и поэтому хоронили его в закрытом гробу…

«Да, но родители-то видели, – возразил себе Илья. – Видели, когда забирали тело сына из морга… Нет, это – паранойя. Я перенервничал с этими экзаменами, – он постарался успокоиться. – Все-таки надо долбануть пивка и домой, кемарнуть минуток двести».

Вернувшись к ларьку, Илья купил бутылку «Волжского светлого», взялся за железную открывалку, заботливо привязанную ларечницей с внешней стороны.

Чпок! Пшшш! Глотнув, Илья скривился – пиво в ларьке оказалось теплым, несмотря на многообещающую надпись: «Пиво и вода из холодильника».

Теплое пиво – это как песчинка в презервативе. Вроде и удовольствие, а вроде и мазохизм…

Отойдя в сторонку, он, в три глотка влив в себя колючую жидкость, сунул пустую бутылку пасущемуся поодаль мужичку с отсутствующим взглядом профессионального сборщика стеклотары и снова закурил.

Пиво подействовало – глупые мысли куда-то улетучились, на душе стало спокойно и даже весело. Вот теперь можно было пройтись мимо попрошаек, заглянуть на всякий случай под капюшон бомжу в пуховике и двигать домой – от желания завалиться на диван и вздремнуть у Ильи зевотой аж челюсть свело.

Толпа между остановкой и церковными воротами рассосалась. Крайняя нищенка, вся какая-то скукоженная, сморщенная старушка, с надеждой протянула Илье пластиковую плошку:

– Сынок! Дай тебе бог здоровья. Помоги, чем можешь…

Но совесть, в другое время уже изглодавшая бы его изнутри, благополучно утонула в пиве, и Илья даже бровью не повел, шагая мимо ограды.

Несмотря на пиво, одно неудобство, правда, оставалось. Запах. Ужасный, тошнотворный запах давно махнувших на себя людей – смесь аммиака, перепрелого пота, сивухи и помойки. Дядя Ильи – Семен Иванович, профессор Новосибирского университета – утверждал, что вся Москва пропитана этим запахом, называл столицу «Большая Ссычь» и старался пореже бывать в Первопрестольной…