Кэтрин Ласки - Ханна

— Позволишь взять один кристалл у тебя со ступни? Миссис Стаббс говорит, что больше всего мучений тебе доставляют ноги.

Разум Ханны лихорадочно заработал, однако она не смогла найти ни одной причины сказать «нет».

— Не бойся, я не сделаю тебе больно, — добавил доктор и откинул одеяло.

Но когда он выдернул пинцетом кристаллик, блестевший между пальцами ног Ханны, девочку пронзила сильнейшая боль.

— О… Прости, милочка. — Врач заметно разволновался. — Ну что ж, пожалуй, этого достаточно. — Он положил конверт с солью в свой кожаный чемоданчик, убрал туда же стетоскоп и другие медицинские принадлежности, а затем направился на кухню следом за хозяевами, не позаботившись закрыть чемоданчик.

Едва доктор Роуз скрылся из виду, Ханна выскользнула из постели и поспешила в кабинет преподобного. У него на столе лежала проповедь, которую он готовил к следующей воскресной службе. Девочка быстро нашла такой же конверт, как тот, что преподобный принёс посетителю, вернулась в комнату и подменила конверт с кристаллами на пустой. Она видела, как доктор загибал клапан, и решила, что он вряд ли заглянет в конверт до того, как прибудет на конференцию.

Днём Ханне стало хуже. Девочке теперь казалось, будто её кожа настолько пересохла, что сама она рассыпается в пыль, и скоро от неё не останется и маленького кусочка. У неё началась лихорадка, и она больше не могла встать с постели. Миссис Стаббс оставила дверь комнатки открытой, чтобы Ханна могла её позвать, если ей что-нибудь будет нужно. Однако девочка знала, что нужно ей только одно — уехать прочь. Из-за окна доносился вой ветра, гуляющего по прерии, сухой, с присвистом. Совсем не такой, как бурные вихри в бостонском порту.

К миссис Стаббс пришла приятельница поговорить о церковных делах. Ханна через открытую дверь слышала их беседу. Обсуждали они вовсе не свадьбу и не крещение, предстоявшие в конце недели. И не новый вышитый напрестольный покров, яркие и замысловатые узоры на котором вызвали немало толков. Нет, они обсуждали Ханну.

— Как только док Роуз уехал в Канзас-Сити, ей сразу стало хуже. Конечно, можно бы позвать того молодого врача, который недавно открыл практику в Пилчере, но я боюсь, что у девочки слишком уж тяжёлый недуг. Я вот что хочу сказать: док Роуз взял у неё образцы кожи.

— Образцы кожи! Господь всемогущий! — воскликнула гостья, Элизабет Бланчард. — Это как же так, Герти?

— Я тебе не рассказывала, что у неё с кожей?

— Нет, Герти, не рассказывала. Ты говорила, у неё какая-то сыпь.

— Ох, всё гораздо хуже. Что-то с этой девочкой не так. У неё кожа слезает такими мелкими блестящими кусочками — точь-в-точь сахар или соль. Док их назвал «кристаллы». А сыплются они, что пурга. Право слово, Элизабет, я по полдня за ней подметаю. И как у неё ещё вся кожа не вышла, ума не приложу. Понимаешь ли, одному Богу известно… ох, нехорошо, конечно, поминать имя Господа всуе, но я уж не знаю, как дальше быть. Одному Богу известно, на что она будет похожа, когда прекратит облезать. Бедняжка и без того уродлива так, что лошади пугаются. — Миссис Стаббс понизила голос и добавила: — Боюсь, как бы она не померла у нас.

Она словно порицала Ханну за то, что та смеет умирать, ведь тогда её с мужем могут призвать за это к ответу.

— А что док Роуз говорит про этот её недуг?

— Он говорит, это болезнь небывалая, — вставил преподобный, вошедший в комнату. — «Чужеродная», вот как он выразился.

— Ах, вечно он выбирает такие торжественные возвышенные слова, — заметила Элизабет Бланчард.

Но Ханне это слово показалось вовсе не торжественным или возвышенным, а, напротив, простым и точным. Вечером ей стало ещё хуже, чем прежде. Девочка так обильно потела, что простыни можно было выжимать. Она почувствовала запах соли и, кое-как приподнявшись, увидела на подушке, где лежала её голова, мерцающий отпечаток — словно налёт инея на окне. Только это был не иней, а соль. Ханна откинула уголок одеяла и ахнула: руки оставили на нём такие же следы. Невзирая на слабость, девочка выбралась из постели и сдвинула в сторону всё одеяло. На кровати будто спало соляное привидение.

Снаружи ветер завывал изо всех сил. Ханна босиком доковыляла до окна в гостиной. Она чувствовала себя не то чтобы слабой, а совсем лёгкой, невесомой — словно растворившейся в воздухе, превратившейся в пар. В облачко тумана. Девочка медленно прошла через темноту дома к окну, обращённому на восток, и с тоской посмотрела наружу.

В поезде Ханна слышала, что Канзас известен страшными торнадо, которые начинаются ранней весной. Её попутчицы рассказывали о том, как невообразимо огромные воронки грозно кружатся по прерии, засасывая всё на своём пути — сараи, телеги, даже целые дома. Говорили даже, будто однажды грузовой состав сорвало с рельс и отбросило на несколько миль, в другой город, и будто бы поезд рухнул прямо на здание вокзала и разрушил его до основания. Ханна поглядела в окно на чёрное небо и тёмно-фиолетовый горизонт, высматривая воронку торнадо. Если торнадо может поднять поезд и выбросить через несколько миль, ему наверняка под силу подхватить Ханну и унести обратно на восток.

Она была так поглощена своими мыслями, что не услышала, как скрипят половицы. Это Стаббсы вошли в гостиную, освещая себе путь ночной свечой. Муж и жена потрясённо посмотрели на Ханну, стоящую у окна. Девочка походила на серебристого призрака, такого же лёгкого, как перекати-поле, которое ветер гоняет по двору. Она как будто и не стояла, а парила над полом, а кожа в полутьме казалась почти прозрачной. Глаза Ханны сверкали, а волосы, густыми волнами ниспадающие до пояса, словно полыхали огнём. Настолько необычным, настолько «чужеродным» созданием предстала она сейчас, что Гертруда Стаббс обмякла и повисла на руках мужа. Преподобный же не сводил глаз с россыпи сверкающих кристаллов, посеребрённых лунным светом. Они окружали ноги девочки мерцающим сиянием. Сперва ему показалось, что это при свете луны кристаллы заиграли яркими цветами, но, приглядевшись, он различил оттенки, луне совершенно чуждые: мягкие переливы лилового и золотого, проблески розового и зелёного — точь-в-точь как зеленоватый отлив на рыжих волосах девочки, который преподобный неожиданно заметил. Кто же она: человек или видение? Тень? Призрак? Быть может, девочка только что умерла и на пути в мир иной оставила за собой шлейф из мерцающей пыли?

— Дитя моё? — Преподобный Стаббс шагнул к Ханне, волоча за собой жену. Гертруда Стаббс вцепилась в него, словно утопающий за обломок доски посреди бушующего моря. — Дитя моё, — повторил священник, — что ты тут делаешь?