Лев Гроссман - Волшебники

Говорил он, немного не дотягивая до британского акцента — считал его претенциозным, как видно. Открытое, добродушное лицо, редкие светлые волосы.

— Да, сэр. — Квентин, не величавший до сих пор сэром ни одного взрослого, вдруг почувствовал, что здесь это будет уместно.

— Добро пожаловать в Брекбиллсский колледж. Надеюсь, вы о нас слышали?

— Вообще-то нет…

— Вам предлагается сдать вступительный экзамен. Согласны?

Этот вопрос не входил в число тех, к которым Квентин готовился этим утром.

— Я… не совсем уверен.

— Вполне понятно, но боюсь, неприемлемо. Я должен услышать «да» или «нет». Это относится только к сдаче экзамена, — приободрил толстяк.

Интуиция подсказывала: стоит вымолвить «нет», и он снова окажется на усеянной собачьим дерьмом Первой улице. Будет стоять под дождем и недоумевать, с какой стати он так вспотел.

— В таком случае, — Квентин постарался не проявить особого пыла, — я скажу «да».

— Превосходно. — Толстяк принадлежал к тем наружно веселым людям, у которых веселье никогда не проникает в глаза. — Приступим к экзамену. Меня зовут Генри Фогг — все шутки по этому поводу я уже слышал, — а именовать меня можно деканом. Следуйте за мной. Вы, кажется, последний из тех, кого ожидали.

Никаких шуток по поводу его имени Квентину в голову не пришло. В доме, прохладном и тихом, пахло книгами, восточными коврами, старой шерстью и табаком. Глаза Квентина не сразу привыкли к сумраку, а декан шагал быстро. Миновав увешанную картинами гостиную и обшитый деревом коридор, они поднялись по ступенькам к тяжелой двери.

Она открылась, и Квентин оказался под прицелом множества глаз. В большой комнате стояли рядами одиночные парты, и за каждой сидел серьезный подросток. Классы, к которым привык Квентин, были совсем другими: кирпичные стены, доска объявлений, плакат с цепляющимися за ветки котятами и надписью «Не сдавайся, дружок». Тут стены были из дикого камня, а сама комната уходила куда-то вдаль, как в фокусе с зеркалами.

Ребята, в большинстве ровесники Квентина, демонстрировали тот же диапазон крутизны или отсутствия таковой — но не все. Здесь присутствовали панки с ирокезами и бритыми головами, имелся контингент готов и один ортодоксальный еврей. Долговязая девочка в большущих, с красной оправой очках улыбалась всем, как дебилка. У других девочек, помладше, были заплаканные глаза. Один парень сидел голый до пояса, с красно-зеленой татуировкой во всю спину. И куда только их родители смотрят, подумал Квентин. Другой был в инвалидной коляске, у третьего недоставало левой руки — пустой рукав его темной рубашки зашпиливала серебряная булавка.

На каждой парте лежал голубой экзаменационный вопросник, а рядом — остро заточенный карандаш № 3. Только эти вещи и были знакомы Квентину. Одна из задних парт пустовала; он с оглушительным скрежетом подвинул стул и сел за нее. На миг ему померещилось, что он видит впереди Джулию, но девочка тут же отвернулась, а разглядывать ее не было времени: декан Фогг откашлялся, собираясь что-то сказать.

— Итак, небольшое вступление. Во время экзамена соблюдается полная тишина. Заглядывать в чужие работы не возбраняется — вы все равно не увидите там ничего, кроме чистых листов. Карандаши подтачивать не потребуется. Если захочется пить, просто поднимите три пальца над головой, вот так, — показал он. — Если вам кажется, что вы плохо подготовлены, не волнуйтесь. К этому экзамену подготовиться невозможно — или, лучше сказать, вы готовились к нему всю свою жизнь. Баллов у нас всего два: проходной и непроходной. Сдавшие успешно переходят к экзамену второй ступени, не сдавшие — то есть большинство — возвращаются домой с правдоподобным алиби, почти ничего не помня о происшедшем. Продолжительность экзамена — два с половиной часа. Начинайте.

Декан нарисовал на доске циферблат часов. Чистая доселе экзаменационная тетрадь заполнялась вопросами — буквы проступали прямо у Квентина на глазах.

Класс зашуршал, как птичья стая на взлете. Головы склонились над партами, и по этому движению Квентин понял, что здесь собрались сплошные отличники.

Порядок. Он сам такой.

Квентин не планировал провести остаток этого дня — или утро, или что у них тут такое, — сдавая письменный экзамен по неизвестному предмету в неизвестном учебном заведении неизвестной климатической зоны, где до сих пор длилось лето. Ему сейчас полагалось морозить задницу в Бруклине и проходить собеседование с неким пожилым, недавно скончавшимся господином. Но логика обстоятельств пересиливала все прочие, самые весомые соображения — а с логикой Квентин не привык спорить.

В математике он неизвестно почему рубил так, что школе пришлось направить его для дальнейшего образования в Бруклинский колледж. Ничего страшного, решил он, ознакомившись с математическим разделом теста — разная там дифференциальная геометрия и линейная алгебра. Некоторые вопросы, однако, были совершенно бессмысленны. Так, например, тебе показывалась рубашка игральной карты — ангелочки на велосипедах, как водится, — и предлагалось угадать эту карту.

Задание перевести отрывок из шекспировской «Бури» на язык собственного изобретения сопровождалось вопросами по грамматике и орфографии этого языка, а дальше — подумать только! — шли вопросы по географии, культуре и общественному устройству выдуманной страны, где на этом языке говорили. Далее требовалось сделать обратный перевод с тарабарского на английский, обращая особое внимание на грамматические, стилистические и смысловые расхождения, получившиеся в итоге. Квентин, показывавший на экзаменах все, на что был способен, здесь не совсем понимал, что ему, собственно, следует показать.

Вопросы, помимо всего этого, еще и менялись. Из раздела «понимание прочитанного» исчез в процессе чтения требующий пересказа абзац. Какая-то новая цифровая технология — он, кажется, слышал об этом проекте. Кролик, которого Квентина попросили нарисовать, тоже не сидел смирно: как только у него появились лапки, он с наслаждением почесался, а после начал скакать по странице и грызть другие вопросы. Пришлось гоняться за ним с карандашом, чтобы как следует заштриховать шкурку. Художник утихомирил его наскоро изображенной морковкой и нарисовал вокруг него загородку.

Квентин строчил как одержимый, выполняя одно безумное задание за другим. Прошел час, прежде чем он поднял глаза и переменил положение отсиженной пятой точки. Солнечные квадраты под окнами сдвинулись, но его поразило другое — множество пустых парт. Разве отсюда выходил кто-нибудь? В животе у него сформировался холодный кристаллик: Квентин не привык, чтобы его опережали во время контрольных. Посмотреть бы на этих прытких, подумал он, вытерев потные ладони о брюки.