Цена весны - Дэниел Абрахам
Словно она собиралась вернуться.
Она нашла их на постоялом дворе по дороге в Сёсейн-Тан. Зимнее солнце уже село, но ворота во внутренний дворик постоялого двора были еще открыты. Экипаж, который ей описали, стоял рядом с домом, лошади были выпряжены. Две женщины, она знала, представлялись путешественницами. Мужчина — старый, жирный и не любящий говорить — выдавал себя за их раба. Эя разрешила слуге забрать свою лошадь и позаботиться о ней, но не пошла в главный дом, а последовала за слугой в конюшню. В углу стояла маленькая хибара, место для слуг и рабов. Эя почувствовала, как при этой мысли ее губы сжались в тонкую линию. Грубые соломенные тюфяки, тонкие одеяла и остатки еды, за которую заплатили гости главного дома.
— Сколько там слуг? — спросила Эя юношу примерно восемнадцати зим — значит, ему было четыре, когда это произошло, — который чистил ее лошадь. Он посмотрел на нее так, словно она спросила, что за цветные утки снесли яйца, которые подали на стол. Она улыбнулась.
— Трое, — ответил слуга.
— Расскажи мне о них, — сказала она.
Он пожал плечами:
— Старуха, которая приехала два дня назад. Ее хозяин заболел и лежит пластом. Мальчик из Западных земель, он работает на торговца, остановившегося на нижнем этаже. И старый ублюдок, только что приехавший с двумя женщинами из Чабури-Тана.
— Чабури-Тана?
— Так они сказали, — ответил слуга.
Эя вынула из рукава две полоски серебра и протянула их ему, в своей ладони. Слуга мгновенно забыл об ее кобыле.
— Когда закончишь, — сказала она, — отведи женщину и западника в заднюю часть дома. Купи им немного вина. Не упоминай обо мне. Старика оставь.
Слуга принял позу полного согласия, чуть меньше откровенной мольбы. Эя усмехнулась, бросила серебро в его ладонь, вытащила скамеечку, на которую садился кузнец, когда ковал лошадей, и стала ждать. Вечер был холодным, но далеко не таким холодным, как дома, на севере. Низко и глубоко ухала сова. Эя сунула руки в рукава, чтобы сохранить пальцы в тепле. Из постоялого двора доносился запах поджаренной свинины, играла флейта и пел женский голос.
Слуга закончил работу, почтительно кивнул и отправился в дом слуг. Меньше, чем через пол-ладони он вышел оттуда вместе с худой женщиной и рыжим мальчиком-западником, которые шли по его пятам. Эя вынула руки из рукавов и вошла в маленькую грубую хижину.
Он сидел перед огнем, хмуро глядел на пламя и ел рисовую кашу с изюмом из маленькой деревянной тарелки. Годы не пощадили его. За это время он потолстел, у него появилась нездоровая полнота — он слишком потакал своему аппетиту. Плохой цвет лица; остатки белых волос были запятнаны желтым, от пренебрежения. Он выглядел злым. Он выглядел одиноким.
— Дядя Маати, — сказала она.
Он вздрогнул. Глаза вспыхнули. Эя не могла сказать, от гнева или страха. Но в них был и след радости.
— Не знаю, кого вы имеете в виду, — сказал он. — Меня зовут Даавит.
Эя хихикнула и вошла в маленькую комнату. Пахло человеческими телами, дымом и изюмом из еды Маати. Эя нашла маленький стул, подтащила его к огню и села рядом со старым поэтом, ее избранным дядей, человеком, который уничтожил мир. Какое-то время они сидели молча.
— Так они и умерли, — сказала Эя. — Как в тех историях, которые ты рассказывал мне, когда я была маленькой. О цене, которую андат берет с людей, если пленение не получается. У одного высохла вся кровь. У другого живот вздулся, словно он забеременел, и, когда его вскрыли, там оказалось полно льда и водорослей. Все они. Я начала слушать истории. Когда это все началось? Четыре года назад?
Сначала она решила, что он не ответит. Он сунул два толстых пальца в рис и съел все, что они подняли в воздух. Потом сглотнул и громко причмокнул.
— Шесть, — сказал он.
— Шесть лет назад, — сказала она, — начали появляться — то тут, то там — женщины, умершие странным образом.
Он не ответил. Эя ждала пять медленных вздохов, и только потом продолжила:
— Ты рассказывал мне истории об андатах, когда я была маленькой. Я помню большинство из них, как мне кажется. Я знаю, что метод пленения работает только один раз. Для того, чтобы пленить того же андата второй раз, поэт должен изобрести совершенно новый способ описания своей мысли. Как-то раз ты рассказал мне, что поэты Старой Империи пленяли за жизнь трех-четырех андатов. Тогда я подумала, что ты завидовал им, но потом поняла, что тебе было плохо от бесполезной траты таланта.
Маати вздохнул и посмотрел в пол.
— И я помню, что ты пытался объяснить мне, почему только мужчина может быть поэтом, — продолжала она. — Хотя твои аргументы меня не убедили.
— Ты всегда была упрямой девочкой, — сказал Маати.
— Сейчас ты думаешь иначе, — сказала Эя. — Ты потерял все книги. Все грамматики, хроники и записи об андатах, приходивших раньше. Все поэты погибли, за исключением тебя и, возможно, Семая. И из всей истории Империи, Второй Империи, Хайема, ты знаешь только то, что женщина никогда не была поэтом. Так что, возможно, если женщины думают иначе, чем мужчины, они могут успешно пленять, хотя ты ничего не можешь извлечь из собственной памяти, чтобы помочь им.
— Кто рассказал тебя? Ота?
— Я знаю, что у отца есть письма от тебя, — сказала Эя. — Но я не знаю, что в них. Он мне не рассказал.
— Женская грамматика, — сказал Маати. — Мы создали женскую грамматику.
Эя взяла из его рук тарелку и со стуком поставила на пол. Снаружи резко завизжал ветер. Дым струился от огня и, утончаясь, поднимался в воздух. Маати посмотрел на нее, радость уже исчезла из его глаз.
— Наша лучшая надежда, — сказал он. — Единственный способ… исправить то, что было сделано.
— Но ты не можешь это сделать, Маати-кя, — мягко сказала Эя.
Маати вскочил на ноги. Стул, на котором он сидел, с грохотом упал на пол. Эя отшатнулась от его обвиняющего пальца.
— Не тебе говорить это мне, Эя, — сказал Маати, кусая словами. — Я знаю, он не одобряет. Я попросил его о помощи. Восемь лет назад я, рискуя жизнью, написал ему, прося императора этой хреновой империи о помощи. И что он мне
