Cirque de la Lune (ЛП) - Хамм Эмма

Инспектор манежа кашлянул за ней.

— Готова к ночи?

Никогда. Ей не нравилось быть «лицом» цирка, и еще меньше ей нравилось, что он обходился с ней как с дешевой шлюхой. Но не об этом. Она пойдет, потому что ее семья нуждалась в деньгах. Потому что она не хотела быть той, кто не играл по правилам, когда остальные старались.

Она провела гребнем чуть сильнее, чем требовалось.

— Ты знаешь, что да.

— Хорошо. Этот не такой впечатляющий, как я думал. Он заплатил за тебя хорошо, так что делай все, что он попросит. Ладно?

Эвелин должна была согласиться без колебаний. Должна была делать все, что он хотел, но ей хотелось плюнуть ему в лицо. Настанет день, и она убежит отсюда. Отыщет путь к своей семье, к тем, кто не заслужил такую жизнь. И они будут жить счастливо.

Но не сегодня.

Она вздохнула.

— Все, что попросит. Понятно.

Инспектор манежа ушел. Ему не нравилось, когда они звали его по имени. Он был просто «инспектор манежа», но она знала, что его звали Стэнли. Он был пьяницей, пока не нашел Эвелин и Букера. Они не были вместе, не знали друг друга до цирка, но он привел их под одну крышу, потому что они нуждались в ком-то.

Стэнли всегда хотел сделать нечто большее. Хотел сознать шоу, которое превзойдет все представления, особенно его брата, который писал для шоу Бродвея, популярные во всем мире до войны. Стэнли почти всю жизнь искал магию, но понял, что она существовала под его носом в обычных людях, когда уже сдался в поисках.

Они нуждались в нем, а он — в них. Он был голосом обычных людей. С ним люди говорили, не боясь его. Стэнли был простым мужчиной, мог только напиваться до ступора, как-то выживая при этом.

Но в один из тех дней его сердце не выдержит. И она получит все, о чем молилась.

Эвелин стянула волосы в узел. Она знала, что их клиенту так нравилось. Ему приглянулась ее длинная шея, как он сказал, когда рассматривал ее в прошлый раз как какое-то животное в зоопарке. Ее шея была изящной, как у лебедя, но при этом сильной.

Ей не нравились такие ночи. Всегда казалось, что ночь станет ее последней. Что в этот раз мужчина загонит ее в угол и отправит по пути к смерти.

Этой ночью ее желание не исполнится.

Эвелин делала, что ей велели. Держалась за его руку и улыбалась всем на милом званом ужине. Ее золотое платье сияло, тысячи фальшивых бриллиантов сверкали на ее изгибах. Он сказал, что поймал звездочку, что она была сделана из чистой магии и с дугой дьявола. Мужчины хохотали с ним, женщины приподымали брови, и Эвелин ощущала их ненависть.

А потом он отвел ее домой, приказал снять платье, и кошмар снова начался. Она могла смотреть на потолок, вспоминать свое прошлое. Она делала так много раз.

Бедная девочка, выросшая в лачуге. Мужчина, который думал, что мог напасть на нее. Огонь лизал стены в ту ночь, и весь город сгорел, осталась в живых только она. Власти назвали это чудом.

Она звала это кармой.

И после всего этого она вернулась к тому, с чего это началось. Огонь пылал в ее груди, с болью просил о свободе, хотел коснуться пота мужчины над ней. На его лице был экстаз. Она хотела выжечь его запах из своих ноздрей и ощущать вместо него запах горящей плоти. Первый запах, который она помнила. Она надеялась, что больше его не ощутит.

Он хорошо заплатил ей, когда она ушла, как было договорено. Наличные были почти бесполезны после войны. Никто не знал, как тратить деньги, куда пойти, что делать, кроме как пытаться жить дальше.

Деньги казались тяжелее, чем должны быть. Жить так было неестественно. Она не была проституткой с улицы, которой нужны были деньги на новую дозу. Она просто хотела чуть больше наличных, чтобы приберечь пару купюр и купить Тому новый костюм.

Инспектор манежа хотел считать все их деньги, но она всегда оставляла немного себе. Она пожимала плечами, когда он спрашивал, говорила, что заплатили не всю сумму, о которой договаривались. Инспектор кричал, что она не умела считать, но ее лицо было слишком милым, чтобы его ранить.

Но синяки были под ее платьем. Каждый раз, когда мужчины их видели, они смеялись и спрашивали, откуда они. Их глаза пылали желанием, которое разгоралось сильнее от мысли, что ей вредил что-то еще.

Эвелин поежилась, пока шла по полю, направляясь к палаткам, отчаянно нуждаясь в душе. Она обвила руками свою талию и пыталась вспомнить, зачем все это делала.

Она не была проституткой. Пока что. Но нуждалась в деньгах.

Она хотела дыма и помыться. Но этого пока не будет. Сигареты были нынче редкостью. Сигары — тем более. Она не знала, где Букер взял свою, но не хотела спрашивать. Он уже был раздражительным.

И оставалось только купание, и у всех в палатках будут вопросы. Они захотят знать, где она была, принесла ли им что-нибудь. Был ли вечер приятным?

Никто не знал, что она делала после тех званых вечеров. Только Букер и Клара. Остальные считали ее лицом цирка. А она продавала тело, чтобы заработать чуть больше.

Сначала она ненавидела себя. Кто так делал? И по своей воле?

Но чем больше она делала это, тем больше Эвелин понимала, что была в этом хороша. Она могла заставить любого мужчину поверить, что безумно любила его. Они смотрели на нее, словно ее улыбка сияла солнцем, и они хотели для нее счастья. Они спрашивали, любила ли она их, была ли она только их, и она говорила то, что они хотели услышать.

Мужчины нынче были простыми. Они хотели, чтобы кто-то хвалил их. Эвелин знала, как убедительно врать.

Она вдруг застыла посреди поля. Она не могла вернуться в палатку. Не к краскам и смеху. Люди внутри были счастливы, а она — нет. Она не помнила счастье, ведь все было таким странным и другим.

Река текла за ней, и она хотела прыгнуть в ее глубины. Тонуть было больно? Точно не так больно, как она думала. Вода была холодной, поддержит ее уставшее тело. И она хотела, чтобы сейчас ее трогала только вода.

Эвелин повернулась и прошла к берегу. Вода шумом заглушала все звуки. Она звучала в ее ушах, прогоняя воспоминания о стонах мужчины и тяжелом дыхании.

Она не знала, сколько стояла там и смотрела на воду. Порой среди пены волн виднелись прутья. Они кружились, пока не высвобождались из воронки и плыли дальше. Она хотела быть таким прутиком. Застрять в грязи на пару мгновений в жизни она смогла, но когда она освободится?

Прутик хрустнул за ней, и звук отличался от шума воды.

— Уйди, Букер, — сказала она. Ее голос был сдавлен от эмоций, что всегда происходило при нем. Он заставлял ее забыть, что она должна быть крепкой.

— Я передам ему послание.

Голос был слишком низким для Букера, слишком мягким. Мужчина из реки. Она и забыла, что он еще был тут. Как прогнать его? Она не хотела сейчас видеть его и его опухшее лицо.

Эвелин много раз прокляла его за эти ночи. Каждый пропавший синяк открывал карамельную кожу, которая была манящей и красивой. Он был уже не таким опухшим, и было видно, что он был очень красивым. Не честно, ведь Пинкертоны пытались его убить. Он был опасным.

И ей всегда попадались опасные мужчины.

Эвелин подвигала челюстями. Ее мягкие туфли погрузились в грязь берега, удерживающую ее на месте.

— Я думала, вы где-то еще, сэр.

— Фрэнк. Фрэнк Фейрвелл.

— Знаю, — она не хотела поворачиваться и видеть те голубые глаза. Даже в шатре она уловила эмоции в них. Мужчина не умел их скрывать, и все было направлено на нее… В этих глазах можно было утонуть.

Он шагнул ближе, шумя при этом.

— Я знаю твое имя, но лучше назови его сама вместо слухов.

— О моем имени нет слухов, — отметила она, взмахивая рукой. — Повсюду висят постеры с моим лицом. Уверена, вы их видели.

— Я видел. Эвелин Дюбуа, Пожирательница огня, — он кашлянул. — Но на постере не говорится, кто ты. Имя можно выдумать, характер — создать. Я хочу знать, какая ты, Эвелин.

От этого она повернулась, глаза пылали, эмоции кипели. Ей не нужно было это сейчас. Не когда она побывала с тем, кто использовал ее как куклу. Ей нужно было побыть одной.