Сергей Костин - Охотник за бабочками 2

— Подавишься! — донеслось из за панели, и вслед прозвучали два одиночных выстрела. Над головой Кузьмича в потолке образовались две аккуратненькие дырочки. Кучно стреляет.

— А ну, курица, выходи с поднятым лапами!

Я даже залюбовался Кузьмичем в этот момент. Глаза горят, нижняя челюсть далеко впереди, верхняя губа к носу задрана. И станковым лазер-гаубицой так выразительно по сторонам водит.

— Ладно! — это снова из-за панели, — Не стреляй. Выхожу. Настоящему мужику не грех и сдастся.

Вот же стерва, могла этого при Кузьмиче и не говорить. Он же памятливый. Потом не раз вспомнит этот день. И то, как нашел меня веревками спеленатого. И то, как от смерти спас.

Над панелью управления появился белый флаг, а следом за ней показалась сама Хомо-Бабочка.

И тут ее глаза встретились с глазами Кузьмича.

Я понимаю, что это неинтересно. Эта лирика… Встреча двух одиночеств… И так далее. Но слов из правдивой песни не выкинешь. Тем более, что была эта встреча безумно красивой. И романтичной, конечно. Куда уж без романтики.

… И ее глаза встретились с глазами Кузьмича.

— Ты…? — удивленно спросила она.

— Ты…? — не менее удивленно то ли ответил, то ли тоже спросил Кузьмич.

— Ты… — она уже не спрашивает, а как бы признает факт встречи, вся обмякая и опуская бессильно руки.

— Ты… — Кузьмич конечно менее выразителен, но и он признает факт, как я уже говорил, встречи. Отбрасывает одним движением станковый лазер-гаубицу и хватается за сердце. А кто знает, где у Кузьмича сердце, тот догадывается, за что он хватается.

— Живой!? — она как-бы спрашивает, живой ли Кузьмич. Будто сама слепая и не видит, что на этом подлеце можно мешки с утрамбованным цементом таскать.

— Живая?! — Кузьмич спрашивает, удивляется. А кого, спрашивается, убивать приперся. Курицей, кого называл?

На этом предварительный лирический диалог заканчивается.

Кузьмич, и та, которую он давеча называл ласково курицей, бросаются навстречу друг к другу.

А то, что я лежу на холодном полу, связанный и беспомощный, всем наплевать. Кузьмичу, который мне мно-о-огим обязан. И хозяйка сферы, на чей зов я первый откликнулся. Но я так просто не позволю забыть обо мне. Связанный, пыльный, но не допущу встречи. Закрою Кузьмича своим телом.

Они встретились как раз перед моим лицом. Не успел я. Но зато вдоволь налюбовался и Кузьмичем и бабочкой.

Что делали? Ну а что обычно делают существа, которые нашли друг друга в бескрайних просторах Вселенной? Ну обнимались. Целовались долго. В глаза смотрели. Нет, не в мои. На меня они, вообще, внимания не обращали.

Потоми о судьбах своих рассказали. Бабочка повторила то, что я уже слышал. Про разграбленный транспорт, про одинокую жизнь, про большие долги.

А Кузьмич поведал о том, что он командир лучшего во Вселенной космического корабля. Что имеет много наград, в том числе и боевых. Что богат несказанно, но счета в настоящее время заморожены. Что сопровождает он сейчас в круговселенском круизе придурка-урода. Который, я подчеркиваю, который служит у него временно первым помощником.

Вот вроде бы и все что касается лирического отступления. Меня в конце концов развязали. Только перед этим, Кузьмич посмотрел на меня строго и приказал после освобождения отправляться драить сортир. Сначала на одном, потом на другом корабле.

Чего не сделаешь ради лучшего друга. Конечно, я сказал: — «Есть».

А затем началось томительное ожидание.

Пока Волк занимался ремонтом, а я чисткой сортиров, Кузьмич переехал с вещами на сферу. Вечерами, когда я выкидывал в мусорный приемник очередную негодную зубную щетку, с корабля Хомо-Бабочки доносилась громкая музыка, звон бокалов и кое что для взрослого населения.

Мы сидели с Хуаном у переходной камеры, радовались за нашего друга и ждали, когда же он вспомнит о нас, своих верных товарищах.

— Мы его теряем, — Волк корил себя за то, что поймал своими локаторами сигнал бедствия.

— Мы его уже потеряли, — а я никак не мог простить себе, что не удушил Хомо-Бабочку когда была возможность.

— …, — Хуан не мог говорить, но по его глазам я видел, что и он, и его отпрыски жалеют, что вообще с нами связались.

— Я уже все отремонтировал, — пожаловался Корабль, — Тянул, как мог.

— Да…, — у меня тоже все было закончено. Я даже покрасил сортир на два раза. И на потолке цветочки наклеил.

— …, — Хуан застонал от тоски, что было слишком необычно для него.

— Надо улетать.

— Надо.

Я подхватил Хуана и все его семейство под мышку, бросил последний взгляд на переходную камеру и пошлепал в командирскую рубку.

Пусто здесь стало без Кузьмича. И слишком просторными стали ремни безопасности. И совершенно заброшенным и никому не нужным оказался нагрудный карман.

— Ничего, — шептал я про себя, — Ничего! Мы свое назначение не забудем. Пусть Кузьмич приносил нам смех и радость. Вот лично мне, никакие дворцы не заменят свободы. И тем более я никогда не променяю хорошую мужскую компанию на скучный образ жизни.

— Стыковочная камера отсоединена, — грустно доложил Волк, — Разрешите начать набор скорости.

Я посмотрел на настенные часы с хрумкающим механическим хомяком. Еще минуту. Знаю, что это никакой роли не сыграет. Но я так хочу….

… Минута прошла. И он не пришел. Ему хорошо. И нам хорошо.

— Эх! — весело заорал я, — Да гори оно все синим пламенем. Полная тяга на силовые установки. С песней! Поротно! Вперед!

И право же! Чего грустить? Нашел Кузьмич себе невесту. Начнет он дружно с нею жить. Ля-ля-ля-ля, а дальше у меня с рифмой не пошло. Я охотник за бабочками, а не поэт.

— Ребята! — я обратился к оставшейся команде и лично к Кораблю, — Будем считать, что ничего не произошло. Кузьмич взрослый бабочек и вправе сам решать, где ему лучше. И давай договоримся, больше о нем не вспоминать. И еще. Больше ни на какие сигналы типа СОС и прочее не откликаться. У нас есть цель, и мы ее достигнем.

— Верно, командир, — прогудел Волк, набирая обороты, — Всем не поможешь. Пора и о себе позаботиться. Вот только интересно, а Кузьмич какие три желания загадал?

Мы быстро уносились от точки, где остался Кузьмич, и космический корабль Ша-С-587. День проходил за днем. Шли недели. Месяцы. Я отпустил бороду, а Корабль паутину. Я перестал стирать носки, а Корабль выпрашивать звездочки.

Я понимал, что постепенно мы теряем человеческий и корабельный облик, но ничего не могли с этим поделать. Чувствовал, что постепенно схожу с ума, но меня это даже радовало. Быстрее одумаюсь и разверну Корабль, чтобы отправиться домой. В родной Полярный мегаполис.