Сергей Малицкий - Печать льда

Джейса стиснула зубы, поймала маленькую ладонь и вывернула ее от себя. Раздался хруст пальцев, мальчишка-оборвыш взвыл у нее под ногами, но дочь звонаря даже не посмотрела на несчастного, ей нужно было отыскать суженого. Отталкивая неповоротливых горожанок с корзинами и наступая на ноги сопровождающим их степенным горожанам, она пошла по последнему кругу. Миновала лавки менял, сдвинула в сторону двух крепких скамов, что с тусклыми лицами переминались с ноги на ногу в немалой очереди перед входом в Кривую часовню, прошла вдоль навесов медников и горшечников, не забывая выглядывать Олфейна между шатрами и подводами, и наконец попала в проход между телегами и тачками, груженными вязанками дров, и навесами кузнецов, половина из которых ютилась уже не на торговой площади, а на задах собственных хозяйств и мастерских.

Народ здесь уже не толпился, потому как дрова брали с другой стороны. У кузнецов и товар был дороже, и покупать его предпочитали после обстоятельного разговора где-нибудь за темной занавесью, где можно было без опаски распустить тугой кошель, набитый серебром, а то и золотом. Зато возле притянутых цепями к столам и брусьям мечей, копий, топоров и прочей опасной утвари сновали вездесущие мальчишки. Тут же под отдельным навесом дымился вар и восседал дозорный делатель из магистрата, дабы содрать с каждого покупателя оружейную подать да надежно опечатать клинок, наконечник или рубило топора на время пребывания его нового владельца в славном городе Айсе.

Джейса и раньше замечала за Рином страсть потолкаться в оружейных лавках и, хотя выбор оружия на торжище был попроще, рассчитывала найти его именно здесь. Поэтому она шла от навеса к навесу медленно, вглядываясь в каждое лицо. Именно лицо ее и заинтересовало.

Здоровенный детина в холщовом фартуке стоял у очередного столба и нервно покручивал прокопченный дымом и опаленный пламенем ус. По мясистому носу его то и дело скатывались крупные капли пота. Джейса посмотрела дальше и увидела недавнего обидчика с мечом на поясе, который, насвистывая какой-то мотивчик, уж слишком старательно примерялся к охотничьей пике. Чуть поодаль стоял его напарник и искоса поглядывал на взопревшего кузнеца. И еще двое похожих молодцев сидели, кутаясь в плащи, на ближайшей подводе дров и держали руки на поясах.

Разом Джейсе показалось, что она, как в детстве, взобралась вместе с отцом на Водяную башню, с которой виден весь город, и даже коричневая даль Гнили, серая – Погани и зеленая – Пущи. И вот уже подходит время удара колокола и натянут истрепанный, весь в узлах канат. Но удара еще нет, потому что Шарб, закрыв глаза, ждет истечения последних секунд, чтобы рвануть на себя тяжелый язык и огласить окрестности тяжелым «бом-м-м-м», от которого звенит в ушах, в голове и кажется, весь мир вокруг начинает сотрясаться мелкой дрожью. И Джейса смотрит восхищенно на скрученные жилами руки, на бугрящиеся мышцы, на трескающиеся волоконца веревки. И вот узел вслед за руками отца пошел в сторону, и уши – слава творцу! – заблаговременно заткнуты. Господи Единый, всеблагой, как же этот урод Арчик управляется с колоколом одной рукой-то?..

Старуха появилась словно тень. Сгорбленная и худая, с мешком за спиной, но без клюки. Джейса еще успела удивиться, что из-под серого, драного балахона сверкают каблуки крепких и дорогих сапог, обожглась мгновенной завистью, попыталась разглядеть лицо бабки, но та уже подошла к кузнецу и, ткнув его локтем в бок, шмыгнула за занавесь. Мгновенно стало ясно, что и дерганье уса, и капли пота на носу, и напряженная, сразу же подобравшаяся четверка, – все это представление готовилось ради вот этой самой бабки.

Кузнец неловко дернул плечами и тоже скрылся за занавесью. Джейса, сама не понимая, что она делает, подошла ближе. Голос, который донесся из-за ткани, никак не мог принадлежать старухе. Он был невесомым и прозрачным, словно состоял из едва доносившихся гласных и шелеста. И произносимые этим голосом слова тоже были шелестом, но шелестом неправильным, с изъяном, словно на айском наречии говорил кто-то, проживший на чужбине долгую жизнь и теперь с трудом вспоминающий родную речь.

– Зачем здесь воины, Снерх? Я просила о тайне.

– Так я тут при чем? – залепетал кузнец, словно карлик, оправдывающийся перед великаном. – Подмастерье на торжище сболтнул про кольчугу. Что плетение, мол, тонкое, работа невиданная. Так эти молодцы тут же появились да еще Солюса привели из часовни, чтобы подтвердил. Они же все тут ищут эту бабу, у которой перстень на пальце.

– У меня нет перстня на пальце, Снерх.

– Вот я и говорю, что бабу ищут. И эти, и храмовники заглядывали! Не тебя, так другую, наверное, с перстнем же. Ну разберутся, не в Погани же… На то и делатель вон… сидит через три навеса. Может, и обойдется еще.

– А я разве не баба, Снерх?

– Так ведь это… Что ж теперь? Уж не отбрыкаешься, больно ушлые слуги у Фейра Гальда. Это ж не стражники, они мзду не берут, а если и берут, так без остатка…

– Держи монету, кузнец. То, что за тайну было уговорено, удержу, да за обман наказан будешь, отмываться от позора станешь. Считай, что легко отделался. Хотя это через минуту… Кольчугу клади сюда, туже сворачивай да плотнее вяжи.

– Так как же отмываться… – заныл кузнец.

– Дети есть?

– Четверо, – осекся кузнец.

– Ты приглядись к детям, кузнец, а ну как в отца пойдут? Займись, пока не упустил деток-то! Мешок брось.

– …

– Я говорю, мешок туда брось!

Джейса отшатнулась в сторону и сделала это вовремя. Пущенный крепкой рукой кузнеца мешок ударил выросшего у занавеси молодца в живот с такой силой, что, уже согнувшись, тот отлетел к колесам ближайшей подводы. Из-за сорванной занавеси выскользнула бабка, и Джейса разом увидела и два ее скользящих, беззвучных шага, и блеснувшие черным молодые страшные глаза над повязкой, скрывающей большую часть лица, и шорох выхваченного из-под балахона серого, чуть искривленного клинка.

Против собственной воли звонарка открыла рот, чтобы исторгнуть столь привычный для каждой горожанки в такой переделке визг, но не успела. Уж больно быстро закрутилось все вокруг.

Спрыгнули с подводы двое, и четвертый уже взметнул над головой меч, да слишком далек был – на шаг дальше от первых двух, в которых мнимая бабка и тыкать кривым клинком не стала. Просто будто отмахнулась от них, обернулась вокруг себя или только головой дернула, но поперек груди, поперек сыромятных доспехов обоих вскрылись борозды рассеченной плоти, которые тут же под заклубившийся в их глотках вой обратились поганым пламенем. Четвертый замер на долю секунды, чтобы вернее раскроить мечом головенку шустрой бабки, тем более что за спиной у нее оказался. Но в отставленной назад левой руке у той вспыхнул искрой осеннего солнца второй меч, чуть короче первого, и тут же вошел молодцу в живот на ладонь. К первому, который только начал скрести пальцами по заплеванному камню, бабка даже не подошла. Только повела подбородком, и он вспыхнул заживо. Но не поганым пламенем, а жарким, и закричал так, как могут кричать только сжигаемые заживо. И вслед за его криком занялись огнем сразу три подводы дров, за ними запылали ближние навесы, и тут же поднялся истошный визг и крик.