Алан Фостер - В плену пертурбаций

Сорбл заметил с воздуха проход сквозь первую гряду скалистых пиков, и путники направились в ту сторону. После нескольких недель пути по лесистой местности приятно было очутиться на открытом пространстве.

Колин так и рвался вперед, и Клотагорбу приходилось постоянно осаживать нетерпеливого медведя.

– Идти надо медленно и осторожно, – вразумлял чародей коалу. – Чем ближе мы подходим к пертурбатору, тем большей опасности подвергаемся.

Враг знает, что мы приближаемся. Клетка с прутьями из оскорблений служит явным тому доказательством.

– Я не боюсь, мудрец. Мне все равно, какое он примет обличье и какие воздвигнет преграды на нашем пути. Я прошел чуть ли не полсвета и предвкушаю миг, когда всажу свой клинок в сердце злодею. Он должен понести наказание за то, что натворил столько бед!

– Мы пока не знаем, каков наш враг, – напомнил Клотагорб. – Вполне возможно, он отличается наружностью от всех известных нам существ. Так что, может статься, тебе не во что будет всаживать клинок.

– Не волнуйся, старик, я найду, что пропороть, – отозвался коала.

Внезапно волшебник, который шагал рядом с ним, начал видоизменяться. – Внимание, друзья! Все повторяется заново!

– Ничего подобного, – возразил Сорбл.

– Не спорь, ученик, – произнес Клотагорб. – Я тоже чувствую перемену. – Он широко раскинул передние лапы. – Договоримся сразу: никакой паники. Мы пережили достаточно пертурбаций, чтобы беспокоиться по поводу благополучного исхода.

Если бы волшебник хотя бы догадывался о сути грядущего изменения, он вряд ли говорил бы со своими спутниками столь уверенным голосом.

Пертурбация была настолько ошеломительной, что безумие тех, кого она поразила, казалось неминуемым. Пострадали же все, кроме одного, а именно Джон-Тома, который за все то время, пока длилась пертурбация, испытал всего лишь мимолетное головокружение. Теоретически он понимал чувства товарищей, однако в силу своей принадлежности к роду человеческому не мог разделить их ужаса.

– О боже! – простонала Дормас. – Только этого нам и не хватало!

Нет, я больше не могу!

– Не говорите ерунды! – изрек Клотагорб, который, несмотря на всю свою самоуверенность, пребывал мгновение назад в полной растерянности.

– Я знаю, вам плохо, но мы выносили и не такое.

– Вовсе нет, хозяин, – простонал Сорбл. – Какой ужас! Я не могу летать! Где мои крылья! Зачем мне вот это?

Надо признать, что у Сорбла были основания сетовать на пертурбатор, хотя в общем и целом он пострадал не сильнее других.

– Милостивое небо, – взмолился Мадж, – верни мне мой прежний вид, и я никогда, слышишь, никогда не стану обижаться на тебя! Эй, ваше чудомудрие, я согласен с Дормас. Не знаю, скока я еще протяну.

– У нас нет выбора, – произнес чародей. – Поэтому мы должны собраться с силами. – Он заскрежетал зубами, что было удивительно само по себе, поскольку у черепах, как известно, зубов не водится. Впрочем, у Клотагорба, как и у Сорбла, они вдруг появились.

– Да ладно вам, – сказал Джон-Том, норовя подбодрить приунывших спутников. – Расслабьтесь, отдохните. Уверяю вас, со временем вы привыкнете.

– Я скорее умру, – выдавила Дормас, вмиг утратившая свою поистине уникальную способность ни при каких обстоятельствах не терять оптимизма.

– Привыкнуть к этому? – переспросил Колин. – Да я лучше выколю себе глаза, чтобы не видеть такого безобразия!

– Тебе легко говорить! – укорил юношу Сорбл. – Ты-то ничуть не изменился.

Джон-Том вынужден был признать правоту филина. Пертурбация выказала, если можно так выразиться, чудеса избирательности: она совершенно не затронула Джон-Тома и в то же время коренным образом изменила облик его друзей. В частности, Клотагорб приобрел зубы. Сорбл должен был отныне приноравливаться к жизни без крыльев. Что касается бедняжки Дормас, она, вероятно, чувствовала себя вывернутой наизнанку.

С животными произошла перемена, которой их всех пугали, когда они были малышами. Иными словами, пертурбация воплотила в явь самые страшные кошмары. Все они превратились – даже боязно произнести вслух – в людей. Клотагорб, который отчаянно пытался вспомнить хоть какое-нибудь заклинание, способное вернуть ему прежний вид, преобразился в низкорослого старика с длинными седыми волосами и бородой. Он был одет в парусиновые брюки и походную куртку со множеством карманов и карманчиков. Лишь глаза за шестигранными стеклами очков, которые также изменились – слегка уменьшились, – оставались теми же самыми, хотя и глядели теперь из-под копны волос. Рядом с чародеем неуклюже раскачивалась на пятках пожилая дама добрых шести футов росту. Поклажа Дормас тоже претерпела изменения и обернулась рюкзаком, который висел у бывшей лошачихи за плечами. Короткие черные волосы, загорелое лицо – Дормас выглядела бы весьма привлекательной, когда бы не гримаса панического ужаса, исказившая ее черты. Поблизости вертелся худощавый подросток. Он беспрестанно озирался по сторонам и то и дело всплескивал руками, пока, по-видимому, не осознал, что те не заменят крыльев. Колин попробовал успокоить огорченного до глубины души Сорбла. Одежда коалы сохранилась в неприкосновенности, разве что несколько увеличился размер. Медведь превратился в зрелого мужчину ростом опять же около шести футов и весом, как прикинул на глаз Джон-Том, в пределах двухсот двадцати фунтов, причем на его теле не было ни унции жира – сплошные мышцы. Лицом он походил на киношного злодея; глаза Колина ярко блестели. Пожалуй, коалу в его новом облике можно было бы счесть образцом мужской красоты, если бы не чрезмерно большие, почти с ладонь, уши. А Мадж стал мужчиной лет тридцати с хвостиком, стройным и жилистым. На плече у него висел лук, за поясом торчал нож; то и другое оружие увеличилось до соответствующих размеров. На лице Маджа был написан страх, в голосе сквозило отвращение.

– Жуть, просто-напросто жуть! – Он вытянул перед собой руки, которые дрожали мелкой дрожью. – Вы тока поглядите! Голая кожа, ни намека на мех! – Выдр изогнулся и заглянул себе за спину. – А где мой чудесный хвост? Куда он подевался, и как мне быть без него? – Мадж уставился на Клотагорба. – Сэрра, что ж вы не говорите, что это не затянется надолго?

– К твоему сведению, водяная крыса, я также чувствую себя не в своей тарелке. Постарайся понять, что мы все сейчас в одинаковом положении.

– Ну и дела, – протянул Колин. – Вот уж не думал, не гадал… Мне кажется, я вот-вот заплачу.

– Надо что-то делать, – проговорила Дормас звонким голосом, отчетливо выговаривая слова. – Иначе лично я наверняка сойду с ума. Я хочу стоять не на двух ногах, а на четырех. Посмотрите! Ну на что они годятся? – Она показала товарищам сперва правую руку, затем левую. – Стоит надавить, и они сломаются! И не смейте утверждать, будто я ошибаюсь! Эка невидаль – мех! А мне каково? Я же не могу ходить!