Тролли и легенды - Пьер Певель
— К оружию! — кричит наш новый предводитель.
— Простите, у меня есть вопрос, — неожиданно вмешивается Сулейман, и все вокруг поворачиваются к нему.
— Чего хочет твой мавр? — спрашивает меня Робер с брезгливым выражением.
— Не знаю, спросите его.
Сулейман играет отсветами на лезвии своей изогнутой сабли.
— Мы не обсуждали этой темы, мессиры, но, чтобы получить награду, мы должны отнести голову тролля барону. У вас ведь это не встретит возражений?
— Не может быть и речи! — кричит монах. — Она будет выставлена в церкви святых Петра и Павла, в реликварии искупления.
Молчание.
— Нет, — вмешиваюсь я. — Голова — нам. Возьмите руку, ногу, сердце… Мне казалось, что вы в свои раки кладете всевозможные части.
— Ты смеешь сравнивать мощи мучеников с головой этого существа?
— Нет, брат, конечно, нет.
Обен шепчет что-то на ухо рыцарю с двумя воронами. Повидав сотни людей перед битвой, я готов поклясться, что они обсуждают распределение трофеев.
— Достаточно, — отрывисто произносит Робер. — Командую я, и голова наша по праву.
— Ну-ну.
— Мне кажется, что право на решение принадлежит старейшей четверти дворянства[33], — рискует выступить Сулейман, который знает рыцарские обычаи лучше нас.
Раздосадованный насильник тут же пускается в генеалогию Кермадеков, но Обен, профессионал турниров, прекрасно владеет геральдикой. Он смущенно качает головой.
— Робер, боюсь, он тебя обошел: сеньоры де ля Салль — одна из старейших семей в округе.
— Действительно?
Мне кажется, я слышу тяжелые шаги, доносящиеся из пещеры. Но это может быть и ветер, гуляющий по краю пропасти.
— Вот только он больше не рыцарь, — говорит тоненький вредный голосок.
Все головы поворачиваются к девушке, которая с ухмылкой искоса поглядывает на рыцаря с двумя воронами. Одним камнем двух ворон, даже трех ворон: он дворянин, красавчик и не намного старше ее. Эта зараза своего не упустит.
— Что ты можешь знать, ты, крестьянка? — спрашивает Робер.
— Она права, — говорю я со вздохом. — Я потерял свой титул в Святой земле.
— Славный крестовый поход, — усмехается Две-Вороны.
— Не говори о том, чего не знаешь! — прорычал Эймерик.
Монах отступает, почуяв запах смерти.
— Идите домой, — кричит он, размахивая крестом. — Оставьте это рыцарям Христа!
— Я был рыцарем Христа, монах, не они. Твои рыцари — всего лишь детвора, нарядившаяся бойцами.
— Это мы дети? Сейчас увидишь!
Сулейман снова мечет в меня взгляд. Если сейчас же не ослабить напряжения, нас ждет катастрофа.
— Мессиры, — говорю я, воздевая руки. — Мы начали не с той ноты… Давайте не будем забывать, что в этой пещере находится злобная тварь, тролль, демон, великан, и на данный момент это единственное, что имеет значение.
Робер колеблется, затем улыбается, острие его широкого меча опускается книзу.
— Ля Салль прав. Мы разберемся с дележом, когда тролль будет…
Он не успел закончить фразу: воспользовавшись затишьем, этот дремучий идиот Жеон хватает Двух-Воронного и швыряет его в провал с криком: «Ко мне, сотоварищи!»
— Измена! — ревет Обен, обрушивая меч на Жеона, чей огромный череп раскалывается, как грецкий орех.
Я пытаюсь вмешаться, сказать им, что не знаю, какая муха укусила этого осла, но уже поздно, они бросаются на нас с криками, и поздно им объяснять, что они не правы.
— С нами Богородица! — кричит монах во всю мощь своих легких.
Я не знаю, с ними ли Богородица, но я бью первого подвернувшегося человека, который разворачивается и рушится. И я продолжаю, как в старые добрые времена, слыша только собственное дыхание. Второй боец разваливается надвое, и его кровь хлещет мне в лицо, как порыв дождя. Его шлем катится по камням, я слышу рев Эймерика и думаю про себя, что скучал по всему этому даже больше, чем по пустыне, звездам или медовым лепешкам.
— За мной! — кричит Робер-насильник, вертя мечом.
Несколько человек кидаются за ним, в том числе и какой-то бородач, который тут же жалеет об этом, хватаясь рукой за горло, пронзенное стрелой. Потому что Гвен — не потерявший хватки — обрушивает на них ливень металла.
— Сарацин упал, — рычит Эймерик.
Я не хочу ему верить, но он прав: я вижу поодаль скрюченное тело.
— Сулейман! Держись!
Я бегу что есть сил, но держаться уже бессмысленно, от сарацина остался лишь торс без головы — та, наверное, уже укатилась в провал. Его сабля валяется отдельно в крови, его или в чьей-то еще. Гвен тоже только что упал, истыканный Робером и его громилами. Почти не осознавая этого, я воплю — диким, гортанным, безысходным воплем. Это моя вина, все, что происходит, — моя вина, это я призвал этих людей.
И потому я бью, яростно, не размышляя, не выстраивая плана боя, загипнотизированный глухим стуком моего клинка о тела, криками, звоном оружия. Я умираю и снова живу одновременно, я смеюсь, я плачу, слезы почти ослепляют меня. Я бью, это все, что у меня осталось. С такой жестокостью, что раненый боец, как и подобает трусу, предпочитает скорее броситься в провал, чем встать на моем пути. Дева Мария с ним, вне всякого сомнения, сопровождает его в падении, заключает в свои утешительные объятия — это так поможет ему, когда он рухнет вниз.
Тупой стук тела о камни, и вот уже карканье ворон… Смертельно раненный Обен пошатывается и валится со звуком сминаемого металла. Эймерик улыбается мне, прежде чем упасть лицом вниз. Мертвы, все они мертвы, мои друзья, мои враги, девушка, монах, все они. А те, кто еще не умер, не задержатся с вознесением на Небеса, ведь до долины больше двух часов пешего хода. И я сам, с этой раной в бедре… И еще одной в боку, которой я и не почувствовал… Интересно, скольких я убил, уж видимо многих, судя по тому, как с меня капает… Разведя руки в стороны, я чувствую себя кровавым деревом[34].
Внезапно слышится еще один рев. Такой мощный, что заставляет гравий перед пещерой раскатиться по сторонам, а траву — спрятаться в щелях скал.
— Выглядишь сейчас просто ловкачом, — бросает мне насильник, который еще не окончательно мертв, но лицом уже стал серее неба.
— Заткнись и подыхай, Робер.
Он прав, я действительно и есть тот ловкач ловкачом. Долю мгновения я стою лицом к пещере, пошатываясь на раненой ноге, размахивая безымянным мечом, будто герой, чего уже и в помине нет. Затем я позволяю себе опуститься на землю, потому что головокружение начинает брать надо мной верх. Я улыбаюсь. И закрываю глаза, ибо — в свете последних событий — уже знать не хочу, как выглядит тролль.
Скрытое зло
