Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
— Ну что, к сыну-то твоему вести тебя? — буркнул Ковальков, пытаясь скрыть смущение. Он понимал, что подвёл Олега. Понимал, но согласиться на его предложение никак не мог.
— Что? — Мельников вынырнул из своих невесёлых мыслей. — А, к сыну… да. Хорошо, пойдём, Егор Саныч.
Он поднялся, небрежным жестом застегнул пуговицу на пиджаке и сделал знак Егору следовать за ним.
У входа в терапию их уже ждали: завотделением Петр Иванович Горячев, плотный лысый мужчина с крупным мясистым носом, и сама главврач, Маргарита Сергеевна, которой уже доложили о внезапном визите самого министра.
— Олег Станиславович, добрый день! — Маргарита Сергеевна первой шагнула к Мельникову и протянула крепкую, по-мужски широкую ладонь. — Вы к сыну? Или по делу?
Горячев, выглядывающий из-за спины главврача, только сдержанно кивнул.
Егор Саныч с горечью отметил, что всё теперь не так как раньше. Петр Иванович, которого сам Егор привык называть просто Петей, был одним из тех, кто работал в их врачебном подполье бок о бок с Мельниковым все четырнадцать лет. Скольких больных со своего участка, которым ещё можно было помочь, сам Егор направил Горячеву — не счесть, все люди с сомнительными диагнозами (это они, у себя в подполье называли так «сомнительные», хотя никакими сомнительными эти диагнозы вовсе не были) так или иначе проходили через терапию, через руки это невысокого, плотного мужчины, немолодого, с невзрачной внешностью, и только потом, по каналам, которые были известны только Горячеву и Мельникову, попадали либо в другие больницы — к «своим» врачам, либо к Анне, на пятьдесят четвёртый.
И вот сейчас Петр Иванович с осторожностью смотрел на Мельникова, не делая никаких попыток сближения, словно и не было тех четырнадцати лет, словно новое звание, навешенное на Мельникова, как генеральский мундир с тяжеленными медалями, делало Олега другим человеком — чужим, непонятным и невообразимо далёким. Отчасти в этом был виноват и сам Олег. Если бы он показал людям, как тяготит его эта новая должность, если бы улыбнулся, если бы чуточку открылся, это решило бы многие проблемы. Но Мельников завернулся в кокон непроницаемости, нацепил на себя безразличную холодность, и, казалось возвёл свою вежливость и отстранённость в недостижимый абсолют, ещё больше ото всех отдаляясь.
— И к сыну, и по делу, — сдержанно ответил Мельников на вопрос Маргариты Сергеевны. — Если вы не возражаете, я сначала поговорю со Степаном, а потом подойду к вам. Не подскажете, Петр Иванович, — теперь Мельников обратился уже к Горячеву. — Где я могу найти своего сына?
— Должен быть в процедурной. Третья дверь по коридору. Вас проводить, Олег Станиславович?
Горячев подхватил вежливый тон Олега, почти полностью скопировав холодные нотки. Это было нехорошим знаком. Мельников непроизвольно устанавливал стену между собой и людьми, выкладывая кирпичики недоверия, и, хотя сам понимал, что совершает ошибку (а Егор Саныч видел, что Олег это понимал, и что его это тяготило), но ничего не мог с собой поделать.
— Нет, не надо, — сухо отозвался Мельников. — Егор Саныч меня проводит.
Степан действительно был в процедурной, перебирал ряды пробирок с анализами, сверяя наклейки с записями в журнале. Ему помогала строгая красивая девушка — Егор Саныч часто видел их вместе. Кажется, её звали Гулей.
Когда Олег вошёл, Степан обернулся, и на его лице появилось упрямое выражение.
Что-то определённо произошло между отцом и сыном. Что — Егор Саныч не знал, но догадался об этом ещё тогда, когда Степа появился здесь в больнице неделю назад. Прочитал в упрямом выражении лица парня, в сердито блеснувших зелёными искорками глазах. Вот он, вечный конфликт отцов и детей: юные нигилисты и романтики против взрослых реалистов, придавленных опытом лет, как тяжёлой, неподъёмной плитой. Сколько раз это описывалось в классике, подавалось с той и с другой стороны, казалось бы, уже можно раз и навсегда уразуметь и сделать выводы, но нет… И каждый раз, когда молодость, не признающая авторитетов, пытающаяся пойти своим собственным путём, сталкивается со зрелостью, которая как в железные латы облачена в рассудительность и благоразумие, всё вспыхивает с новой силой. Семнадцатилетние циники и бунтари восстают против отцов, против их нескладной, неумело прожитой жизни, клятвенно обещая, что уж они-то проживут свою жизнь по-другому, и отцы молчаливо принимают клятвы своих детей, веря и не веря этим лживым и непрочным обещаниям.
— Стёпа, здравствуй, — голос Олега потеплел. Он шагнул к сыну, но тот не сделал никакого ответного движения, продолжал стоять, сверля отца злым взглядом.
— Здравствуй…те, — процедил Степан.
— Здравствуйте, — девушка рядом с ним тоже обернулась, внимательно посмотрела на Мельникова, потом на Стёпу. — Стёпа, я пойду, наверно. Потом закончим.
— Подожди, Гуля. Это не займёт много времени, — неожиданно зло проговорил Стёпа. — Вы к нам, Олег Станиславович, по делу?
Егор Саныч вздохнул. Он чувствовал, что эта напускная бравада, нарочитое хамское поведение — всего лишь защита мальчишки, реакция на какую-то обиду. Но эта защита больно ранила Олега, хотя, конечно, виду тот не показывал.
— Как ты тут? — проговорил Мельников. — Мама волнуется, ты бы почаще ей звонил.
— Как могу, так и звоню, — буркнул Степан. — У меня тут дел много.
— Степан, — Олег говорил всё так же ровно, но Ковальков уловил просящие нотки в его голосе. — Я тебя прошу, приходи домой сегодня. Я скажу маме, мы поужинаем вместе. Она очень волнуется.
— Я лучше сам к ней загляну завтра, в обед. Когда вас, Олег Станиславович, не будет.
Мельников едва заметно дёрнулся, будто эти слова ударили его наотмашь, отбросили назад, и Олег, который собирался подойти к сыну и уже сделал ещё один шаг, в нерешительности остановился, не зная, как быть дальше. Наверно, в первый раз за много лет Егор Саныч увидел ничем неприкрытую растерянность на лице Мельникова.
«Вот же молодёжь, — устало подумал Ковальков. — И чего ерепенятся, чего пытаются доказать?»
Он стоял чуть позади Олега, смотрел на сына Мельникова, неплохого в сущности парня, доброго, ответственного, не похожего и одновременно так похожего на Олега, и думал о другом мальчишке, который свалился на его голову неделю назад и который уже сейчас причинял ему столько хлопот, что Егор Саныч сто раз пожалел, что ввязался в ту авантюру с подменой документов. Если бы сейчас его спросили, зачем он это сделал,
