Пути и перепутья (СИ) - Коллектив авторов

Нет, она не должна называть его Дорианом, неважно во сне или нет. Это укрепляет непроверенную версию, не имеющую под собой никаких оснований, и для ученого такие привычки неприемлемы, даже наедине со своими мыслями.

Ее сердце подпрыгнуло в груди, а потом успокоилось, вернувшись к нормальному ритму. Изобель поежилась. Нужно включить отопление. И она закрыла свои книги.

Ее решимость испарилась раньше, чем она успела это осознать, и вскоре неизвестный джентльмен окончательно стал для нее Дорианом, хотя она бы скорее умерла, чем призналась кому-то в подобной глупости. Кроме того, что она может сделать с этой информацией? Напишет статью? Это фантазия, которая едва ли придет в голову даже самому укуренному первокурснику филфака.

Однажды ночью в середине осени, пока ее студенты были на каникулах, Изобель по уши закопалась в семестровую отчетность и снова задремала в кабинете. Всего на минуточку. Ну, или, возможно, минут на двадцать. Достаточно для того, чтобы почувствовать подступающие сновидения, словно коснуться гладкой поверхности воды кончиком пальца. Дориан был там, стоял у окна с занавесками из дикого шелка.

— Было время, когда здесь собиралось гораздо больше людей, — сказал он. — Сибил Вэйн. Джеймс Вэйн. Сестра Гарри Гвендолен, моя сестра Айседора, певица Росина. Отто, рок-звезда, о котором ты наверняка не слышала. Констанс, домоправительница моего дядюшки. Тобиас. Спенсер. Бэзил. Когда живешь вне реального мира так долго, как я, собираешь вокруг себя множество призраков. Сейчас они все ушли. Полагаю, мне стоит быть благодарным уже за это.

Изобель попыталась было ответить, но губы не двигались. По неодобрительному молчанию Дориан почувствовал ее возмущение и нахмурился, а потом подошел ближе, протягивая ветку сирени.

— Гарри любил сирень, — сказал он.

Она потянулась взять ее, но прежде чем рука коснулась сирени, Изобель проснулась, и в горле ее стоял ком. Отложив планшет, она поднялась на ноги и подошла поближе к картине.

Есть вещи, которых не стоит касаться. Изобель прекрасно об этом знала. Как-то раз он, дурашливо подражая Нарциссу, поцеловал — вернее, сделал вид, что целует эти нарисованные губы, которые сейчас так зло усмехались ему. Желание проделать именно это никогда не было столь сильным.

— Дориан, — прошептала она. Сколько будет длиться эта иллюзия? Как можно было позволить себе так увлечься странными снами? Возможно, она сходит с ума. Это уж точно куда реальнее, чем идея о связи с духом близкого друга твоего предка, который по чистой случайности является реально существовавшим Дорианом Греем, и это имя принадлежит человеку, чья настоящая личность десятилетиями сводит с ума и тебя, и других ученых.

Изобель уткнулась лбом в раму портрета и закрыла глаза.

— Дориан, — повторила она. Холодок пробежал по шее, там, где она переходила в плечо. Как будто в комнате был кто-то еще и стоял совсем близко.

— Бель.

Ее глаза распахнулись, она отшатнулась от картины, споткнулась и плюхнулась на задницу посреди кабинета. Сердце словно пыталось вырваться из грудной клетки. Это не игра воображения. Она слышала, как кто-то прошептал на ухо ее имя, и могла поклясться, что ощутила чье-то дыхание на своих волосах.

Но в комнате было пусто, и юноша на картине все еще устремлял на нее взгляд, наполненный легким, радостным изумлением.

Изобель прижала ладони к глазам, сделала глубокий вдох и досчитала до десяти. Потом забрала свой планшет и отправилась заканчивать проверку рефератов на кухню.

Суббота, 26 октября, выдалась пасмурной, уныло моросил дождь, и Изобель замерзла. Из-за раздирающей боли в горле ее пятничная лекция превратилась в кошмар, после которого она решила, что в субботу устроит себе выходной и проведет время на диване в кабинете с книжкой, не относящейся к викторианским гомосексуалам.

Но оказалось, что она устала больше, чем думала, и скоро задремала.

Дориан Грей ждал ее. Он по-приятельски присел рядом с ней на персидский диван.

— Картина смущает людей. Уверен, ты уже в курсе, ты же наводила справки. Похоже, даже самые тупые осознают, что это ненормально. Но ни один из них не был способен на то, что делаешь ты.

— А что я делаю?

— Оглядись. Разве ты не узнаешь это место? Гобелены? Портьеры? Даже нотный лист. Ты внутри картины, Бель. Той самой, в которой я заперт уже сорок лет.

Как она не поняла этого раньше? Ведь каждый раз как она оказывалась здесь, во сне, комната всегда была одна и та же, и он непременно стоял на том же месте. Изобель медленно огляделась, постепенно начиная осознавать. Нотный лист вечно лежал свернутым на маленьком столике. Свет падал под тем же углом. Мольберт, пианино, кушетка — все это было не на картине, а в мастерской Бэзила, в тот день, когда он подписал свое имя изящной киноварью в углу картины. В комнате не было дверей, только это окно.

— Но как? — непонимающе спросила она.

— Понимаешь, все случилось именно так, — он откинулся на диван, вытянув ноги. — Оскар, конечно, несколько приукрасил истину, но, в целом, все происходило практически так, как он и описал. Он был моим близким другом… моим духовником. Я поверял ему все — в том числе и то, что не мог рассказать твоему дядюшке — будем называть его просто твоим дядей, все эти «пра» слишком утомительны. Твой дядя никогда по-настоящему не слышал, ему нужно было только зацепиться за что-то, чтобы блеснуть остроумием. За это я его и любил, но именно поэтому я не мог рассказать ему столь многого. И, конечно, я не мог рассказать о Бэзиле.

— Они были любовниками. В Оксфорде.

— Да. Твой дядя мог быть жестоким — ослепительно, поразительно жестоким. Он мог увести нового любовника у своего бывшего, так же легко, как дышал, но я не мог быть настолько безжалостен, чтобы сказать ему, что я — убийца его самого давнего друга. — Дориан сказал это так спокойно, так буднично, и только опущенный на руки взгляд выдавал то, что скрывалось под очаровательной внешностью.

Изобель не нашлась, что ответить, и он продолжил.

— То желание, что я загадал в мастерской Бэзила, та сделка стала реальностью. Однако Оскар кое в чем ошибся — я не уничтожил картину, не в тот день. Нет, нет, я жил… о, Бель, я жил так долго. Я похоронил всех, кто был мне дорог — твоего дядю, сестру, бесчисленных любовников. Я видел, как тот, кого я любил больше всего, сгорел в прах под утренним солнцем — он был вампиром и, знаешь, это не самая странная вещь в моей долгой жизни. Но это не могло продолжаться вечно. Ничто не вечно.

Он поднялся и подошел к пустому мольберту. Взял мастихин с ближайшего столика.

— Сорок лет назад, в похожую ночь, я поднял точно такой же нож и сделал то, что должен был сделать сто лет назад — он резко махнул рукой, и Изобель вздрогнула, но нож разрезал лишь пустой воздух. Дориан склонил голову и разжал пальцы, позволяя ему соскользнуть на пол.

— Я сам это начал. Время застыло для меня. Смерть тоже. И я думал, что готов покончить с этим. Думал, что обрету покой. Я чувствовал, как слабеет и умирает мое тело, Бель. И чувствовал мертвецов — своих мертвецов, как они идут. Но вместо покоя я оказался здесь, — он горько рассмеялся. — Полагаю, это лучше, чем застрять в доме. Картина может перемещаться, и у меня постоянно случается смена обстановки, — он отошел от мольберта и вернулся на диван. — Прости, что немного вышел из себя. Просто… у меня так давно не было собеседника.

— Из меня лучший слушатель, чем из моего дяди, — ответила Изобель. Она взяла Дориана за руку. Кожа была гладкой и прохладной, так что она едва удержалась от того, чтобы поднести эту руку к губам, поцеловать грациозные пальцы. — Но мне все еще трудно поверить, что это не просто сон. Я так долго копалась в дневниках своего дяди, что практически заучила некоторые письма наизусть. Не говоря уже о книге Оскара, — она покачала головой. — И все же не понимаю, как это могло произойти. Или почему. Хотя полагаю, что сейчас верю, что все это реально, и я действительно говорю с тобой — неуловимым мистером Г.