Алла Дымовская - Маленькая желтая лампа

Арсений принялся отпаивать магистра дистиллированной водой, квохча и хлопоча над философом, как курочка над золотым яичком, пока не вернул в нормальное состояние. Затем продолжил разговор, чтобы прийти если не к решению, то хотя бы к некоторому успокоению.

– По-вашему, учение о Троице несостоятельно? Даже у нашего Господа от силы одна личность и одна сущность, и то сомнительная? Тогда не удивительно, отчего Он заскучал, – предположил Арсений для начала развития следующей спирали их беседы.

– Я, говорить честно, не знаю. Но мне ближе не Троица последователей Христа и не одинокий Аллах последователей Магомета. Уверен, у Первого Начала, у «Дао», вообще нет никакой личности, как представляем себе мы. Поймите с усилием – личность всегда есть ограниченность и отделенность иного. Я не Ты и никогда не смогу им быть. А каждая граница еще и предел возможности. То, что ты можешь, и то, что не можешь. Отсюда идет корнями необратимый поступок, за ним – ответственность, из нее – закон и добродетель, в противоположности – их отсутствие. А зачем, представьте мысленно, закон и добродетель Началу, которое может ВСЕ? Создать и убрать время, повернуть бытие вперед назад, уничтожить и возродить, излечить и сделать больным, обидеть и утешить, заставить вспомнить и забыть. Разве есть ответственность там, где нет необратимых последствий? Тогда зачем Богу личность?

– Чтобы осознавать себя. Чтобы знать – ты существуешь, – привел Арсений знаменитый декартов аргумент, но наперед предчувствовал: где-то его довод несостоятелен.

– А зачем Богу знать, что Он существует? Разве когда-то было иначе? Он сам начало и конец каждым существованиям, всеобщий родительник. В Нем нет незнания и неуверенности, Ему незачем и не в чем убеждать себя. Он ведает все и обо всяком, что есть, будет, может быть, и быть перестанется. Чистому бесконечному знанию не к чему приложить личность, ибо нет у него границ. Хотя внутри он вмещает их немыслимое множество.

– Тогда между Богом и человеком лежит пропасть? – спросил Арсений и сразу понял, что слова его лишь обычный трюизм.

– Конечно. Пропасть лежит между даже одним человеком и другим. Между камнем и деревом, между крысой и фениксом. В невозможности их произвольного перехода и одновременного соединения заключается то, что люди называют красотой. Или формой. Самое чудесное на свете – это бездна, ибо нет у нее дна. Это не тавтология, прошу прощения, а именно бездна – без дна, потому что иначе невозможно определить. Зато можно бесконечно смотреть, ужасаться и восхищаться тому, что никогда не будет в твоей власти и неисчерпаемо. По-другому сказать, бездна и есть Бог.

– А человек конечен и потому ему нужна мораль? – машинально спросил Арсений, хотя доктор Го Цянь вел сейчас речь немного об иных вещах.

– Безусловно, нужна. Но здесь беда. Закон человеку дается свыше, и Закон этот идеал. Иначе какой же это Закон? Между ним и каждой взятой личностью тоже незаполнимая пропасть без дна. Зато через нее существуют два моста. Один – смиренное понимание, второй – интуитивное прощение. Выбирает – кто что захочет. Но можно не выбирать. И тогда пропасть не перейти. Человек и Закон остаются по разные стороны, превращаясь в чудовищ, потому что только так они существуют раздельно. Это слишком часто происходит, почти всегда.

– Вы очень правильно сейчас сказали. И мне поэтому необходимо идти, – сообщил Арсений магистру, но спохватился, слишком невежливо вышло. – То есть необходимо в принципе, а так я готов составить вам компанию сколько угодно долго.

– Не нужно. Я дал понять уже, что пришел немного ради вашего общества и чтобы доставить облегчение. Если мое посещение достигло цели, вы увидите: нам теперь возможно расстаться. Скажите только, не было ли у вас намерения сообщить мне кое-что еще? – доктор Го Цянь задал свой вопрос без обычной любезной улыбки, как бы желая подчеркнуть значимость последних своих слов.

– Было. Такое намерение. Но сейчас оно прошло. И я собрался в путь по мосту смиренного понимания. Хотя, может, не слишком смиренного, может, активно-деятельного, не знаю еще. Вы представляете, о чем я говорю? – Арсений тем временем встал со своего места подле сеньора Рамона и стягивал с плеч халат.

– Я представляю. Но имейте на виду. Смиренное вовсе не означает, будто нужно сложить руки и ждать. Надо лишь помнить о бездне под ногами и ступать непременно по мосту. Со всяким шагом идти дальше и дальше, – напутствовал Арсения магистр. – Я побуду еще небольшое время подле моего милого мальчика, не очень хочется спать. Если отставить биологический возраст, в ментальном смысле я уже давно старик. А старикам не прелестен сон.

– Тогда спокойного вам бодрствования, – попрощался с магистром Арсений и направился к выходу из медицинского блока. – Таймер сработает в половине восьмого. Я подойду к этому сроку, чтобы сеньор Рамон не натворил при пробуждении глупостей и опять себе чего-нибудь не сломал.

– Это разумно, – согласился доктор Го. – И вам спокойной ночи. Только скажите еще одно – ваше намерение касалось к господину Галеону Антонию? Не удивляйтесь, я догадался. Иначе вы не стали бы действительно переживать. С милым Рамоном все в относительном порядке, из-за господина комиссара вы бы не побеспокоились, по вашему выражению «пропади он совсем!». И я помню ваши тайные волнения о существовании загадки господина Галеона. Вам, кажется, удалось вытащить дракона за хвост? И каковым он показался при дневном свете?

– Весьма неприглядным на вид. Впрочем, вы некогда меня предупреждали о чем-то подобном. Да ведь дракона-то я не тащил, он, так сказать, восстал из вод по собственной инициативе, будто Левиафан какой! Правда, не подозревая, что его явлению есть свидетель. Но при ином рассмотрении все мы далеки от идеала, особенно от того, который навоображали себе сами.

– Тогда успеха вам на мосту, – пожелал на прощание доктор Го.

Арсений теперь мог вернуться в свою каюту, право слово, ему слишком хотелось спать, и сейчас это было возможно. Даже несмотря на присутствие в соседней постели Галеона Антония, личность которого отныне и навечно он для себя и про себя сможет представлять только как Крипто. Потому что это данное секретное прозвище единственно выражало самое существо его соседа Гента, а вот имя Галеон Антоний не выражало как раз ничего. Просто дали его однажды при рождении, как некогда безвестный астроном присвоил порядковый номер комете Рамона. Которая тоже с сегодняшнего дня для Арсения раз и навсегда «комета Рамона», а не какой-то дурацкий цифровой ряд в реестровом перечне неорганизованных и бесхозных небесных тел.

К вящей досаде доктора Мадянова, до спальной каюты мирно дойти ему не случилось. Арсений едва успел миновать ближний коридор, ведущий к подъемнику на третий уровень, как его остановил тихий, но очень требовательный, с чуть заметной хрипотцой, голосок: