Сергей Волков - Пастыри. Черные бабочки

– Я отвечу только с одним условием, Николай Кузьмич, – вы отклоните те сомнительные титулы, коими только что меня наградили... – сверкнул зелеными огоньками глаз граф.

– Вот все у тебя не как у людей, – сокрушенно развел руками Громыко. – Митька, давай бинокль, Чапай рекогносцировку делать будет!

– Ник-кузич, ты-п-яный, что-ль? – Яна подергала бывшего начальника за рукав.

– Да буквально две капли, Януля! А ты как узнала, я ж антиполицая съел горстину?

– А ты-б ни-за-что ре-ког-нос-ци-ров-ку тр-звым не-в-ыговорил! – засмеялась девушка.

– Да уж, – крякнул Громыко и грустно добавил: – херней ведь занимаемся, братцы! И оттого мне дюже погано...

...Поезд «Москва – Углич» появился, согласно расписанию, незадолго до полуночи. Когда гул от него еще только плыл над лесом, Громыко, сидевший на теплом капоте «уазика» рядом с графом, вскочил, сделал прямо-таки охотничью стойку и потянулся к рации.

Состав вынырнул из-за деревьев, и тут же с ужасающим скрежетом заскреб блокированными колесами по рельсам. Пучки красно-желтых искр вспыхнули в темноте новогодними фейерверками. Судорога пробежала по вагонам, они загрохотали сцепками, раскачиваясь, точно живые, и изо всех сил стараясь не опрокинуться.

– Стоп-кран! – заорал Громыко и, высоко задирая ноги, рванул по снежной целине к замершему поезду, на бегу матерясь в рацию.

– Ну, а мы?! – остолбенело спросил Илья, глядя вслед удаляющемуся майору.

Ему никто не ответил. Яна уже бежала за Громыко, пытаясь попадать своими дутыми голубенькими сапожками в дыры, оставленные ногами майора в глубоком снегу.

Граф Торлецкий, закрыв глаза, водил перед собой руками, словно слепой. Митя каменным изваянием застыл рядом, изображая из себя скульптуру под названием «Растерянный».

– А-а-а-а! – и Илья ринулся вдогонку за Яной, решив, что в любом случае он обязан быть рядом с любимой девушкой.

В остановившемся составе вдруг погас весь свет. Несколько секунд ничего не происходило, а потом где-то в хвосте, от скрытых деревьями последних вагонов, ударила автоматная очередь.

– Ложитесь! – надсаживаясь, заорал Илья Яне и убежавшему довольно далеко Громыко. Трассеры просвистели над полем и стало тихо, только набирающий силу ветер шумел в голых ветвях березняка.

Громыко неожиданно остановился, точно упершись в невидимую стену, а потом круто повернулся в сторону леса и ринулся туда, рукой показывая – за мной! Он что-то кричал, но ветер уносил слова.

Яна сразу последовала указанию майора, а Илья застрял в вязком снегу и опять приотстал. Но пока Привалов возился, выдирая ноги из сугробов, он ясно различил меж серых березовых стволов группку людей, стремительно уходящих от поезда в глубь леса...

...Сыскари воссоединились лишь на небольшой, освещенной тремя чадящими факелами полянке где-то километрах в двух от железной дороги.

– В душу, в бога, в мать-перемать! – Громыко выругался и зло сплюнул в снег. Яна подошла к лежащему вниз лицом обнаженному телу, с трудом перевернула его.

– Б-бу-тырин?

– Он, Янка. Отмучился, бедолага. Эх, не успели мы, – закурив, Громыко хмуро глянул на выбирающихся из ломких зарослей дикой малины графа и Митю.

Илья, сцепив зубы и стараясь протолкнуть вниз застрявший в горле комок, посмотрел на мертвого Бутырина – и поразился спокойной улыбке, застывшей на обезображенном кровавой буквицей лице бывшего школьного учителя.

– Что дальше? – сухо осведомился Торлецкий, укрывая еще не остывший труп обрывками тюремной робы, собранными Митей.

– Дальше? – Громыко отбросил недокуренную сигарету, выпрямился. – Сейчас сообщу Кокину, где тело Бутырина, потом отзову своих светлояровцев обратно – не хер им тут делать. А что, есть конкретные предложения?

– Есть, господа! – кивнул граф. – В тот момент, когда покойный господин Бутырин расстался с жизнью, уже известное нам окно, находящееся меж трех берез, вдруг резко увеличилось в размерах, и через него в наш мир вошло совершенно уникальное существо небывалой силы.

– Вот так, да? – неизвестно к кому обратился Громыко.

– Опять мы вроде кукол на сцене. – Илья выдернул из снега шипящий факел, осмотрел его – кол, пакля, проволока – и воткнул обратно.

– Ну и где это существо? Куда движется? Чего хочет? – майор перешагнул через мертвого Бутырина и замер перед графом.

– Я затрудняюсь ответить точно, но мне кажется, что люди, совершившие здесь э-э-э... ритуальное убийство, сейчас как раз движутся ему навстречу, – спокойно ответил Торлецкий.

– Так, может, нам тоже?.. – Илья махнул рукой куда-то в сторону далекой Москвы.

– Ну чего, сыскари, рискнем? – прохрипел Громыко и обвел всех тяжелым взглядом, – Януль, загадай число...

– Д-вяносто-д-вять! – быстрее обычного прострекотала девушка.

– Сто. Я выиграл! Ну, решено. – Громыко выдохнул и почти нормальным, человеческим голосом сказал: – Я знаю, что хуже нет ждать и догонять, но – постарайтесь, а?

Вскоре короткая цепочка из пяти человек неслась через темный февральский оттепельный лес по следам загадочных убийц, на встречу с неведомым. Над их головами шумели верхушки деревьев, под их ногами чавкал мокрый снег, за их спиной гасли на поляне догоревшие факелы, а что ждало их впереди – про это не знал никто...

Прошло около получаса сумасшедшего лесного кросса по пересеченной местности. Ночь давно перевалила за середину. Стало заметно холоднее, ветер усилился.

Трещали ветки, с хрустом ломался под ногами наст. Совершенно черное небо плакалось мелким и колючим снежком.

Призраками умерших деревьев серели во мгле стволы берез. Ветки все время лезли в глаза, цеплялись за одежду, мешали идти.

Неожиданно деревья расступились, вытолкнув уставших людей на небольшую полянку, словно бы вдавленную, вбитую в землю. Яна ойкнула – посредине из сугроба торчал грубый, сваренный из толстых труб могильный крест.

– Много в России мест. Что ни верста – то крест, – несколько переиначив Есенина, пробормотал Громыко.

Из-за снежной шапки, или еще по какой причине, но походил крест не столько на распятие, которое и создан был символизировать, а скорее на огородное пугало. Но от этого намогильный знак делался еще более жутким и страшным.

Илья зачем-то достал зажигалку, ломая наст, добрался до креста и осветил мятущимся на ветру пламенем небольшую табличку из нержавейки, прикрученную к трубе проволокой.

– «Поляков З. Б.», – громко прочитал Илья, – «родился в тысяча девятьсот...» Черт!

Огонек в его руке задергался и погас.

– Упокой, Господи, душу раба твоего! – негромко проговорил Торлецкий и перекрестился.