Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

Дрема пела во мне тысячами уютно трещащих сверчков, солнце мягко пробивалось сквозь неплотно сомкнутые веки.

Щеку кололи травинки, пахло землей, морем и водорослями. Я лежал на боку и чувствовал себя так, словно дышу в ритм с самой планетой. В голове приятно кружилось.

«Да уж… Да», — бормотала сонно в ухо какая-то бесполезная и непонятная мысль.

И я уснул.

Был закат.

Он обнял меня, когда я слазил с антиграва, больше шутливо, чем с нежностью, я попытался увернуться и чуть не шлепнулся на пол ангара. Он рассмеялся. Не обидно. Его смех щекотал тысячью иголочек, каждая из которых была из особенного металла, но ни одна не пробивала кожи. Когда он смеялся, у меня появлялось ощущение, что возле меня мурлычет огромный добродушный тигр.

— Лин… — он провел своей шершавой ладонью по моей щеке, снял с меня шлем, — Не устал?

— Нет… — тихо сказал я. Рядом с ним я никогда не уставал. Никогда-никогда.

Он почему-то не собирался вставать с антиграва. Продолжал держать руку на моей щеке и я чувствовал, как от нее волнами по всему моему телу расходится тепло.

— Ну что? — нетерпеливо спросил я, — Пошли!

— Лин…

— Прекрати! — я схватил его за руку и попытался вытянуть из седла. Конечно, с таким же успехом я мог бы попытаться вытянуть камень из фундамента замка, — Пошли наверх.

Он снял свой шлем и я увидел, что лицо у него уставшее. Чуть более сухое, чем обычно. Но глаза смотрели с нежностью.

— Вечером я улетаю.

Я хотел спросить что-то. Скорее всего что-то бессмысленное вроде «Как?» или «Почему?» или еще что-нибудь. Но губы почему-то даже не шевельнулись. А он все увидел. Он слез с антиграва, обнял меня легко и дунул в ухо.

— Ничего не поделаешь, мне пора. Не скучай тут без меня, хорошо?

— Куда? — выдохнул я в теплую ткань его куртки. Мундир он одевал только для торжественных случаев.

— Куда… Далеко, малыш. Назначение уже у меня в кармане, вчера пришло блиц-почтой.

— Назначение…

— Адъютантом в свиту одного генерала. Неплохо ведь, да? Лисенок?..

Я позорно хлюпнул носом. И он вдруг стал совсем серьезным. Таким, каким я раньше его не видел.

— Самое большее через год мы снова увидимся. Я выхлопочу себе отпуск, у тебя снова будут каникулы… Мы еще полетаем, малыш, мы еще полетаем… Ты мне веришь?

Я ему верил.

— Ты же знанешь, я не могу отказаться от такого шанса. Да и отец никогда бы не простил. В общем, так надо.

— Понимаю. Я не дурак.

— Я всегда это знал, — он подмигнул мне, — Всего какой-то год, может быть даже меньше.

— Ты будешь вспоминать меня? — по-детски спросил я, заглядывая ему в глаза. Там было два моих отражения.

— Не вспоминать… Ты сам будешь всегда со мной, тут, — он коснулся виска, — Линус, ты часть меня. Мы никогда не расстанемся.

В глазах стало резать, но я не дал слезам воли. Я был герханцем и без пяти минут офицером. У меня не было права плакать. Поэтому я просто попытался обнять его изо всех сил. Он дрогнул, тоже приник ко мне. Так мы стояли минут пять и тишина вокруг нас была замершим осколком вечности.

— Я все понимаю. Лети. Я не ребенок, — я опять шмыгнул носом, — Если так надо… Черт, лети! Но вернись целым.

Он улыбнулся.

— Я лечу не на войну, можешь за меня не беспокоиться. Штабная свита попадает под огонь последней… Конечно, я там долго не продержусь, но это все-таки взлет и взлет хороший. Потом переведусь туда, где придется растить мозоли на заднице и зарабатывать геморрой.

Он был воином, мой брат. Как и я.

— Жди меня, Линус.

— Эй!

— У?.. — я потряс головой. В нее словно насыпали железной стружки и песка, — Ох черт… Я что, заснул?

— Ты спать.

— А. Ясно, — я широко зевнул и постарался принять самый благодушный вид. Вид человека, который хорошо отдохнул и готов к чему угодно. Трое суток за расчетами, понятно, чего отрубился… Костер, конечно, потух, придется разводить снова.

Я занялся этим.

Котенок сел поодаль, примостившись спиной к стволу дерева. Под его весом тот даже не дрогнул.

— Я долго спал? — спросил я, хотя на руке был хронометр, а зола еще хранила тепло.

— Да.

— Как долго?

— Три часа.

— Ого. Ты не скучал?

— Нет.

— Ну хорошо. Что, весь остров обошел?

Он мотнул головой, что могло означать и «да» и «нет».

— Шнырек ушел?

— Угу.

— Понятно. Бери консервы, открывай. Наверно, ты тоже нагулял себе неплохой аппетит, да?

Кивок головой.

В костре не было никакой нужды, все консервы, как и кофе, разогревались автоматически, но я не притронулся к еде, пока не соорудил достаточно большой.

— Только не садись близко. Пропалишь мою лучшую рубашку — я тебе этого никогда не прощу!

Он презрительно хмыкнул и стал открывать консервы. Он делал это быстро, почти бесшумно. К собственному удивлению я оказался почти не голоден, несмотря на долгий путь, бросок на боте и трехчасовой сон на свежем воздухе. Заставив себя лениво поковырять тушенку, я через пятнадцать минут сдался и отставил банку. Котенок бросил на нее голодный взгляд. Свою порцию он уже приканчивал.

— Хочешь? Бери, — зевнул я, прикрывая вместе с зевком ладонью улыбку. Что ж, кажется, провиант не придется везти обратно на маяк, я не прогадал.

Он бросил на меня недоверчивый взгляд.

— Бери, бери. Я не голоден.

Котенок молча взял мою банку и поставил ее возле себе. При этом он не спускал глаз с моих рук.

«Возможно, ему еще никогда в жизни не давали ничего просто так, — подумал я, закуривая, — Космос и все астероиды, может он вообще ни разу в жизни не ел досыта до тех пор, пока не попал ко мне на маяк!».

На то чтоб управиться с едой у Котенка ушло минут двадцать. После этого он довольно выдохнул и плюхнулся животом вверх, раскинув руки. Живот у него все равно был тощий, с аккуратным и маленьким отверстием пупка, розовато-золотистый от солнца. Там, где его не прикрывала моя рубаха, появились крошечные пупырышки.

— Если холодно, подвинься ближе к огню.

Тишина. Скорее можно разговорить «Мурену», чем этого зверенка.

Линус, что ты делаешь?

— Смотри, тут еще для тебя есть…

Я достал из пакета небольшую продолговатую коробку.

— «Вишни в шоколаде». Случайно нашел среди старых запасов, но вроде бы еще не испортились. Может тебе понравится. Только много не ешь, там ликер.

Я протянул к нему коробку, но он ее не взял, пришлось положить ее рядом с ним, только тогда он осторожно снял крышку. Взял одну конфету, покрутил в пальцах, положил на язык. На его лице появилась задумчивость. Потом он скривился, сплюнул в траву.