Мария Теплинская - Короткая ночь

— Ну что ты, Ганка, ни на что не поглядишь! — распиналась подруга. — Зря тебя, я вижу, в город взяли, надо было дома оставить.

— Хорошо тебе говорить! — невесело откликнулась Ганна.

— Ох, опять ты за свое! Да плюнь ты на того жениха, в самом-то деле; может, еще и не выдадут!

— Тише! — вздрогнула Ганна, кивнув на шагавшего впереди отца.

— Вот уж чего бояться! — фыркнула Хадоська. — Ладно уж! Да ты, Ганка, хотя бы вон туда погляди, направо!

Ганна безучастно повернула голову. Справа от них стояла запряженная гнедым битюгом подвода, тоже нагруженная всякой всячиной, а возле росла какая-то совершенно несчастная липа, с одной стороны так просто лысая — одни запыленные сухие ветки.

— Не туда смотришь, дурная голова! Ниже, правее гляди!

Ганна послушно перевела взор — и вдруг замерла. Возле подводы стоял пригожий молодец лет с небольшим двадцати. Перед тем он, видимо, наклонялся, поправляя какой-то сползающий мешок — оттого-то Ганна и не углядела его сразу — а теперь стоял во весь рост, широкоплечий и стройный, в красноватом золоте загара, с темным кудрявым чубом и бархатными густыми бровями. Белая рубаха, вышитая зеленым и красным, лаадно облегала его крепкую грудь; дочерна загорелой рукой трепал он темную гриву коня, приговаривая певучим украинским говорком: «Ах ты, Гнедко!» — а сам не сводил с красавицы Ганны карих лучистых глаз.

— Это был мой отец? — перебила Леся ее рассказ.

— Да. И знала бы ты, как они друг другу в очи заглянули! Пока мы за поворот не уехали — так и глядели, не отрываясь! Вот так и встретились они впервые…

Юстин тогда как будто бы ничего не заметил; а и заметил — так не придал значения. Мало ли хлопцев кругом, хватает среди них и пригожих! Повстречались да разъехались; двух дней не пройдет, как позабудет девка про то чудо хохляцкое!

Может быть, Ганна и в самом деле скоро позабыла бы про незнакомца, да судьба, видно, иначе решила.

На другой день, уже сидя на ярмарке с полотняным лотком на коленях, на котором были разложены пестрые нарядные дзяги, она опять его увидела. Молодой украаинец прохаживался между лотками и белыми ятками и словно бы кого-то нарочно высматривал. Сердце Ганны забилось тяжелее, когда незнакомец, поглядев в ее сторону, вдруг озарился счастливой улыбкой и решительно направился к ним. Теперь даже Юстину грех было не заметить, как зарделась маковым цветом его Ганнуся, как затрепетали ее темные ресницы, притеняя серые очи. Однако Юстин — не Савел, и хотя этот красавчик не сказать чтобы особо ему приглянулся, он все же ничем не выказал своей враждебности. Даже когда Микифор, выбирая дзягу, коснулся Ганнусиных рук, он не сказал ни слова.

А Микифор, зачарованно глядя на склоненную головку девушки, на ее золотисто-русые косы, обернутые кругом чистого загорелого лба, тихо спросил:

— Откуда же вы родом будете, люди добрые?

— Длымчане мы, — потупясь, ответила Ганна. — Не слыхал?

— Про Длымь я слыхал; я и бывал в тех местах. Много про ту Длымь люди гутарят, да только, говорят, сыскать ее мудрено.

— Верно, мудрено, — согласился Юстин. — Чужой до нас не вдруг доберется; скорее в болотах сгинет.

Разговорились. Микифор оказался родом из-под Брест-Литовска, из вольной общины, что на самом берегу Буга. Жили они справно, земля у них родила, с нуждой не знались. Микифор в своей семье был старшим; был у него еще меньшой брат Онуфрий да три сестры. Рассказывая про свое житье, он то и дело многозначительно поглядывал то на Ганну, то на ее отца. Юстин его слушал да все кивал; однако, расставшись, пожал сухонькими плечами и усмехнулся:

— Ну, хорош! Так в душу и лезет, так и юлит… Как он очами-то играл — видала?

Ганна в ответ не смогла слукавить:

— Ну что вы, тату! Славный вроде хлопец-то…

— Как же, для тебя любой славный! — сердито проворчал отец. — Что ж его, такого славного, до сих пор никто в зятья не выбрал? Сколько ему годов — видел ты?

— Так он же хохол! У них, я слыхала, хлопцев рано не женят.

— Слыхала она! — фыркнул Юстин. — Да что ты про то знать можешь, что ты в жизни видала?

На том разговор и окончился. Однако на другое утро Юстин уговорил Хадосьина отца поменяться местами на ярмарке. Да только без толку: Микифор их все равно разыскал. (Хадосья потом призналась, что сама шепнула ему, где теперь сидит Ганна с отцом). Девка от радости расцвела еще краше, зато Юстин был теперь куда менее дружелюбен и разок-другой даже намекнул этому настырному кавалеру, что его услуги тут без надобности, а навязывать свое знакомство людям, которые и знать тебя не желают — так и вовсе последнее дело! Микифор притворился, будто не понял намека, чем еще больше возмутил Ганнусиного родителя; извольте, мол, видеть, каков гусь лапчатый: слов понимать не хочет!

Но от Микифора не так просто было отделаться. Когда Юстин с дочерью уезжали из Бреста домой, он навязался их провожать и даже зазывал к себе в гости. Подозрительный длымчанин его приглашение отклонил, и отказ его был хоть и вежливым, но бесповоротным. Когда же пришла пора им расставаться, Микифор ласково подмигнул опечаленной девушке:

— Не журись, дивчино, свидимся скоро! Вот увидишь, разыщу я тебя.

Дома Ганна объявила, что за Язепа замуж не пойдет. Мать и сестры были совсем сбиты с толку этим ее решением: по их разумению, Язеп был парень хоть куда: здоровый, работящий, из хорошей семьи и с достатком, а что не так хорош лицом, как хотелось бы Ганне — так с лица же не воду пить, можно бы и привыкнуть.

Начались тут, ясное дело, извечные родительские укоры: что-де совсем девка сдурела, своего счастья не разумеет; да все вы одинаковы, всем красавца надобно, даа где ж его взять; хлопцы-то смазливые кругом толпами ходят, да что с них проку! Да на то ли отец с матерью девку свою выпестали-выкормили, чтобы она их теперь срамила на старости лет, женихами бросалась?

Тут они, правда, были не вполне справедливы: Ганна пока еще никого не срамила. Никакого сговора и в заводе еще не было, о нем только поговаривали, слова жениху еще никто не давал, а потому и сраму взяться было неоткуда. Но для разгневанных родичей справедливость, как всегда, был на десятом месте, им важно было сломить упорство дочери.

Дочь же твердо стояла на своем. Тэкля, исчерпав все доводы, отхлестала ее по лицу мокрыми ладонями. Ганнуся заплакала, но не уступила. Тогда Юстин, догадавшись, где тут собака зарыта, рассказал жене про Микифора.

— Этого еще недоставало! — всплеснула руками мать. — С хохлами, знаачит, вздумала шашни водить, как последняя самая… Ты жида еще возьми в женихи! Господи, и кого ж это я родила — себе на позорище?!