Мария Теплинская - Короткая ночь

И вот теперь — король Дурдуран! Этого ему еще не хватало! Мигом все село облетит, мальцы дразнить станут — довеку не отмоешься!

Михал недобро покосился на девушку.

— Распустили вы девку-то — дальше ехать некуда! — бросил он старикам. — Знамо дело — без отца да без матери…

— Зачем пришел-то? — поднял голову Тэкля, до сих пор не желавшая его замечать. — Что ты все ходишь-то до нас, очи нам мозолишь?

— А то, тетка Тэкля, зачем хожу, с тем и уйду. Мне-то не к спеху, могу и подождать, а вот Аленке вашей и впрямь деваться некуда, сами скоро поймете! Ну, бывайте, хозяева добрые!

Савел от этих слов как будто растерялся и немного даже оробел — давно его таким не видели.

— Постой, Михалек! — окликнул он приятеля. — Я тебя провожу.

Едва молодцы вышли за порог, Леся сдернула с гвоздя рушник и принялась остервенело гнать м в открытое окно воздух из хаты.

— Прочь! Прочь, поганый дух! — отрывисто пришептывала она, едва переводя дыхание.

— Ну что ты, Алеся, кидаешься на него? — остановила Тэкля. — С дурня-то что возьмешь? Позабудь ты про него — в обиду тебя не дадим!

— И то верно — куда его нам такого! — подхватил дед, и тут же тоненько захихикал — беззлобно и весело, просто потому, что смешно. Так он смеялся, бывало, над чудными панскими модами или над представлениями тех же битлейщиков.

— Нет, как он распетушился-то! — повторял старик меж приступов душившего его смеха. — Как перья-то свои распустил — павлин ощипанный, да и только! А брыль-то! Хи-хи-хи!.. Ей-Богу, с того брыля и Москву, и Варшаву увидишь!.. Ой, не могу!.. Король Дурдуран — это ж придумать надо! Хи-хи-хи!…

Примчался обратно Савел — разозленный и в то же время чем-то словно испуганный. Коршуном налетел он на Леську, рывком потянул у нее рушник.

— Ты мне, Аленка, эти свои выкрутасы кончай! Срамить меня еще выдумала, ишь ты!

— Савел, ты опять? — угрожающе прервала его Тэкля, уже готовая снова поучить сынка уму-разуму. Савел, однако, не больно-то ее испугался: слишком, видно, напуган был чем-то другим.

— Да, мамо, опять и опять! С каких это пор бабы в доме верховодят? Мне этот ваш бабий верх знаете где застрял?..

И Тэкля растерялась, обмякла. Всегда знала старушка, что рано или поздно придет этот час, когда не совладать ей будет со своим зарвавшимся отпрыском. Едва ли не впервые до нее дошло, что Савел много крупнее и сильнее ее. Растерянно, почти уже смиренно глядела большуха, как с каждой минутой иссякает, уходит, словно родниковая вода из ладоней, ее былая власть.

А Савел все продолжал яриться:

— Чем вам Михал не жених? Здоров, работник хоть куда, семья на доброй славе — чего вам еще? Что же вы думаете: от злого сердца я за него девку лажу, али мозги у меня на сторону поехали? Это у Аленки у нашей мозгов ни капли нет, как и у матери не было, у сестрицы моей любезной!

— Да что ты говоришь, Савося? — всхлипнула Тэкля.

— Ишь, привередница какая — Михал ей, гляньте, нехорош! Королевича ей подавай, красавца писаного! Нужна ты красавцу, как же! Рыло свое еще воротит, губы кривит, рушником, глянь-ка, ветер гонит, а того и знать не желает, что будь Михалек поумнее да на рожу получше — и глядеть бы он на нее не стал, близко бы не подошел! Краля, тое мне! Да таких кралей, чтоб ты знала, по любой деревне целый воз набрать можно, ничуть не хуже, да при том честных девок, без худой славы, от честных отцов-матерей!

— Савося! — безнадежно ахнула Тэкля, поняв, что все кончено и сейчас ее расходившийся потомок выпалит запретное.

— Верно сказал Михалек, что деваться нам некуда! — продолжал Саавел. — Кто эту дуру возьмет, скажите вы мне! Всем ведь известно, как она на свет родилась: Ганка в лозняке с хохлом спуталась, под ракитовым кустом обвенчалась! За хорошего жениха идти не захотела — хохла себе где-то подобрала… Без попа не обошлось, верно: в законе Аленка родилась… после свадьбы через полгода! Ну а толку-то с того закону — все равно ему все цену знают! Хохлы эти окаянные, дядья да бабки твои разлюбезные… И девка саама хороша — вон кого себе подцепила! Не хохла, правда, но еще хуже!..

— Да брось ты, опомнись! — возмущенно осадил его дед. — Что ты про то знаать можешь — самому тогда всего четвертый год шел!

— Я-то знаю, а теперь вот и ей знать пора! Глядишь, умнее станет!

— Врешь! — донесся со стороны окна Лесин возглас; и не крик даже, а просто негромкий выдох, последнее бессильное отвержение ужасной истины. — Врешь, Савка! Не было того…

Потрясенная девушка едва держалась на ногах, вцепясь побелевшими пальцами в оконный косяк. Краски сбежали с ее лица, высоко взлетевшие черные брови замерли, в бездонных зрачках — отчаянный вызов. Отпиралась еще, не верила, а сама-то уж знала: не врет. Больно много всего сходится… Так вот, значит, что это за давний позор…

Так стояла она с полминуты, а потом, словно подрезанная, даже не села, а рухнула на лавку, уткнулась лицом в ладони и горько, бессильно разрыдалась.

Гануля бросилась ее утешать; беспомощно гладила она подругу по затылку, по спине, обнимала за теплые плечи, стараясь унять их нервную дрожь. Потом что-то ласково зашептала ей на ухо, уговаривая не плакать. Но Леся не слыхала ее слов.

О чем она плакала? О том давнем родительском позоре, что столь внезапно обрушился ей на голову? Или о том, что из-за того позора не видать ей счастья, что брезгуют такой невестой все хорошие парни? Или, быть может, о том, что Савка словно подслушал ее тайные мысли, опоганил ее детские мечты о прекрасном королевиче? Она и сама толком не знала. Но ей нежданно открылась другая грань всей ее жизни, и многое из того, что раньше было ей непонятно, теперь, словно удар кнута, обожгло своей беспощадной ясностью. Вспомнилось ей, как прогоняли ее девчата, с каким высокомерным презрением взирала Доминика, с какой снисходительной жалостью поглядывали соседи. И вот, выходит, почему так опасливо пятился от нее Данила, почему с такой самоуверенной наглостью преследовал ее Михал; знал, что деваться ей некуда, других женихов не будет… А другие хлопцы? Те, что дружелюбно ею пренебрегали, что ласково ей подмигивали, а сами тем временем выбирали в невесты других — тех, что из честных семей… Бросили ее одну, сдали, отступили… Один Ясь…

И тут еще одна страшная догадка пронзила ей сердце. Да, Ясь не отступился от нее, не побрезговал, как другие, но почему? Только ли в том дело, что он любит ее, несмотря на тот давний родительский грех, что не боится никакого людского суда, или же… Или же он просто е щ е н и ч е г о н е з н а е т? А если узнает, то что подумает? Нет-нет, лучше не думать об этом…

А Савел, не глядя на нее, нервно расхаживал по горнице, что-то бормоча себе под нос. Он знал, что мать не простит ему этого. Ну что ж, хотя бы у Аленки теперь ума прибавится; хоть знать будет, кто же она такая есть, и не станет заноситься столь высоко. А то ишь чего выдумала — женихами бросаться! Дура, как есть дура…