Александр Сальников - Революция 2. Начало

— Если вы по поводу почечных болезней, — не поднимая головы, произнес он тихим, но полным властной силы голосом, — то запись на прием проводит моя супруга.

Александр Федорович сжал в кулаке Орла. Знакомая немота разом охватила кисть и поползла к локтю. Керенский стиснул зубы и тяжело произнес:

— Почка меня не тревожит. Мне нужно с вами поговорить, Петр Александрович.

Бадмаев мелко затряс длинной бородой и медленно поднял голову. В его глазах на мгновение вспыхнуло любопытство, но тут же погасло.

— Боюсь, у меня уже нет выбора, — немного помолчав, ответил он. — Я чувствую тень птицы. — На губах доктора мелькнула и растворилась краткая улыбка. — Мы побеседуем, господин…

— Керенский, — подсказал Александр Федорович.

— Только пусть ваши ладони будут чисты. — Бадмаев прищурился раскосыми глазами. — Не тратьте попусту сил, — указал он на кресло подле стола, — они вам еще пригодятся.

Под изучающим взглядом доктора Керенский опустился в кресло. Орел остался на дне внутреннего кармана пальто. Не зная, с чего начать, Александр Федорович автоматически растирал онемевшую руку.

— Так зачем вы здесь, если вам не нужна моя помощь? — откинулся на спинку стула Бадмаев.

— Нужна, — обронил оробевший вдруг Керенский. — Только не по части здоровья.

— Вот это напрасно, — покачал головой доктор. — Значит, дело в фигурках?

Керенский вздрогнул. Ему показалось, будто хитрый старик забрался к нему в голову. Отчаянно захотелось снова вцепиться в Орла и вытребовать у Бадмаева всю правду.

Александр Федорович вытащил из кармана продолговатый футляр и положил перед старцем.

— Что вы можете рассказать об этом, Петр Александрович?

Бадмаев поднял со стола шкатулку. Кончики пальцев аккуратно подняли крышку. Бережно коснулись фигурных выемок, обтянутых черным бархатом.

— Я могу сказать, — наконец ответил Бадмаев, — что это вам не принадлежит.

— Мы оба это знаем. Шкатулкой владел ваш приятель, — попытался вставить Керенский, но его перебили.

— И принадлежать не может, — уверенно закончил старик. — Как, впрочем, и Орел.

— Да, — Александру Федоровичу отчего-то не хотелось врать доктору. — Орла мне одолжили.

— И это в итоге погубит вас, господин Керенский. — Голос Бадмаева был мягок, но от его слов замирало сердце. — Удержать гордую птицу в неволе невозможно. Орел не терпит самозванцев. Он сам выбирает хозяина. Человека с железной хваткой и стальной волей. А если приручить его не удастся, рано или поздно он выклюет всю плоть, а потом и душу.

— И что дальше? — Керенский облизал пересохшие губы.

— По-разному, — хитро улыбнулся старик. — Иногда возвращаются к настоящим хозяевам, тем, кто их достоин. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Не совсем. — Александр Федорович взял себя в руки и вернул шкатулку в карман. — Какой магией обладают эти фигурки?

— Саламандра — это бессмертие, — просто ответил Бадмаев. — А Кот — показывает будущее.

— И тоже что-то забирают взамен?

— Это вас не касается, — пожевал губами доктор. — Не забивайте себе голову.

Керенский вскинулся с кресла:

— Но я хочу их! Они нужны мне, понимаете? Нужны! — Слова вылетали из перекошенного рта. Рука сама потянулась к карману с Орлом. — Как их отыскать?

— Вы плохо слушали, юноша, — остановил его Бадмаев предостерегающим жестом. — Больше мне сказать нечего.

— Возвращаются к настоящим хозяевам, — пробормотал Керенский, потрясенный догадкой. — Но ведь он умер!

Бадмаев пожал плечами:

— Ступайте, господин Керенский. Разговор окончен. Чжао! — громко позвал он.

Внутрь сунулась выбритая макушка.

— Проводи наших гостей, — улыбнулся Бадмаев слуге.

— Запишите мой адрес, — жарко попросил Александр Федорович, — Тверская, дом двадцать девять, квартира один, — скороговоркой выпалил он. Прыткий дворецкий уже уцепился за пальто и тянул к выходу. — Если вдруг что-то сможете добавить, я заплачу любые деньги, Петр Александрович! Мой телефонный номер…

— Обожди, Чжао! — вдруг крикнул Бадмаев. Он раскрыл толстый молескин и, окунув перо в чернильницу, что-то быстро записал. — Вот, возьмите, — вырвал он листок и протянул Керенскому. — Это не спасет вас, конечно же, но может облегчить страдания. Снадобье можете получить в моей аптеке, как только она откроется.

Керенский смерил его ненавидящим взглядом и, вырвавшись из пальцев раскосого слуги, от души хлопнул дверью кабинета. Роняя на ходу войлочные тапки, он ринулся к выходу. Рождественский молча засеменил следом.

Холодный ветер слегка остудил бушующий внутри гнев. В тягостном молчании, чувствуя, что силы оставляют его, Керенский залез в автомобиль.

Рождественский принялся возиться со стартером.

— Что сказал лекарь? — наконец спросил он и снова дернул заводной рычаг. Остывшее авто не желало заводиться.

Керенский нахохлился на пассажирском сиденье и напоминал замерзшего грача.

— Что фигурки, возможно, похоронены вместе с Распутиным.

Мотор харкнул копотью и заурчал.

— Делов-то! — Рождественский уселся за баранку, балагуря из последних сил. — Осталось разыскать могилу! Министра юстиции навестим или к царице прокатимся, а, Александр Федорович?

— Едемте домой, — мрачно ответил Керенский.

Ему явно было не до шуток.

Глава десятая. Именем революции!

Российская империя, Петроград, 27–28 февраля 1917 года

Всю ночь Рождественский провел на кухне. Ожидание облавы не давало уснуть.

Окна расположенной на первом этаже квартиры выходили на Тверскую. Сквозь щель меж занавесок виднелась лишь ночная темень. Где-то в ней грохотали по мостовой пролетки, слышались трели полицейских свистков. Пару раз Рождественскому почудились далекие хлопки выстрелов.

Подполковник не спал. Прихлебывал кипяток, сражаясь со страшным холодом в не обжитой еще толком квартире. Грел ладони о кружку и вслушивался в звуки улицы, в редкие шаги, эхом отражающиеся от стен парадного.

К утру Петроград затих окончательно. Хлопоты ушедших суток начали брать свое. Рождественский принялся клевать носом и, сам того не заметив, задремал.

— Проснитесь, Сергей Петрович! — Голос Керенского раздался над самым ухом. — Солдаты взбунтовались!

Рождественский по-лошадиному мотнул головой, выныривая из липкой паутины сна:

— Простите?

Перед ним, ежась в теплой серой фуфайке, стоял Керенский. Глаза болезненно сверкали на бледном лице.

— Мне только что сообщили по телефону! Лейб-гвардии Волынский и Литовский полки вышли с оружием на улицы! — Керенский нервно засеменил по кухне. — Началось, Сергей Петрович! Пробил решающий час!