Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия

— Ладно. — Я выдохнула, заглушая злость. — Сейчас приберу тут малёха и все, можно идти.

Я запихнула испорченные травы в печную топку. Потом туда же сунула сестрины волосы, что утром увязала в свой плат. Вечером лишь свечку поднести, и все заполыхает. Арания в мои дела не вмешивалась, топталась у порога, так ей не терпелось.

По дороге к лестнице нам попались навстречу две бабы — обе в господских платьях, со шнурами на боках. Одной уж лет сорок, другая чуть постарше меня, двадцати с лишним годков. Едва завидев нас, бабы застыли, выпучив глаза, как на диковину.

Особенно на меня.

— Подобру вам, госпожи хорошие. — Прощебетала Арания.

— Подобру. — Поддержала я сестрицу.

— И вам подобру, коль не шутите. — Сказала старшая. А молодая прыснула.

Пока я раздумывала, не отвесить ли поклон той бабе, что постарше, почтить старость и то, что от смешков при виде меня удержалась, Арания дернула за рукав. Вцепилась в руку, больно ущипнув сквозь ткань.

И потащила на лестницу. Спустившись до четвертого поверха, зашипела:

— Ты что замерла? Как гвоздями приколоченная?

Я пожала плечами.

— Да вот думала, может, поклон.

— Думала она! — Арания глянула торжествующе. — Это же жильцовские женки, неужто не понятно?

— Не боись, догадалась. — Хмуро ответила я.

— Вот завтра встречу госпожу Любаву, так спрошу, как их привечать. — Арания озабоченно сморщила лоб. — А пока так мыслю — у здешних жильцов ни своего дома, ни земельного надела нет. Стало быть, они худородные. Уж всяко ниже моего отца. А мы у самой королевишны в услужении, так что наше место высокое. Опять же король-батюшка к нам благоволит. Тс-с, тише.

Хлопнула одна из дверей, на лестницу вышел парень. Серое полукафтанье, шитое серебром, на поясе длинный меч с тонким окончанием — жилец. Сказал задорно:

— Подобру вам, красны девицы. Смотрю, стоите. притомились на ступеньках али головка закружилась? Так я провожу, плечом подопру, с меня не убудет. А хотите, так и на руках снесу, не переломаюсь.

Глядел он на нас двоих, ни одну не выделял. И от моего лица глаз не отводил, уж не знаю почему. Меня от его взгляда как горячей водой окатило. Пока Арания стояла столбом, я поспешно кивнула, ответила:

— И тебе подобру, добрый молодец.

Не красавец, даже страшненький — а как по мне, так в самый раз.

В плечах сажень косая, над бровями и вокруг рта морщинки — видать, часто улыбается. Нос до того курносый, что ноздри ветер ловят, глаза друг от друга отстоят далеко, голубые, озорные. Бровей почти не видно, до того выгорели, короткий волос спелым ржаным колосом отливает.

Арания снова дернула меня за руку и поволокла вниз. Молча, с надутыми губами. Лишь когда дошли до выхода, разродилась жарким шепотом:

— Ох и дуреха. истинно — деревенщина! Позору захотела? Не слышала, что госпожа Любава сказала — с жильцами ни слова, ни полсловечка? Под беду меня подвести хочешь? Ладно свою жизнь загубишь — но ведь и меня ославишь!

Я вздохнула, но смолчала. Мне самой муж, который меня из-за приданого возьмет, без надобности. Скорей бы уж Арании жениха нашли, что ли — хоть сбуду с рук сестрицу-обузу. И снова начну с людьми здоровкаться без страха.

А если найду того, кто проклятье наслал, так и вовсе хорошо будет. Попасть бы после этого на глаза курносому.

Арания дернула меня за руку и поволокла вперед, обрывая мечты. Девичьи, глупые, не ко времени. Ох ты, Мать-Кириметь, кормилица. О том ли мне сейчас думать надо?

Прислужник, встретившийся на выходе, почтительно уступил дорогу. Двое жильцов, что стерегли распахнутые дворцовые двери, бросили вслед:

— Вон та ничего, в синем.

Арания от похвалы только брезгливо сморщилась.

Шагов на пятьдесят от выхода землю укрывал камень. Мы обошли громаду королевского дворца со стороны реки. В тридцати шагах начинался обрыв, до него все замощено камнем — ни травинки, ни кустика.

А снизу подпирала обрыв кремлевская стена, обнимала крутизну могучей опояской. Клыками в волчьей пасти вздымались над обрывом крыши башен. Видать, когда-то это был крутой яр над рекой, потом подножье обнесли каменной стеной, а на верхушке построили дворец.

Вид отсюда открывался знатный. Дольжа неспешно катила свои воды с севера на юг, рассекая весь видимый глазу мир широкой лентой. Чистоград лежал, как угощенье на блюде. Я бы век тут стояла, но Арания не позволила — передернула плечами, захныкала, что дует и потащила дальше.

По ту сторону дворца сразу за каменным измостьем шли сады и рощи. Палаты верчей выставляли из них только верхние поверхи, увенчанные теремами. Некоторые деревья и кусты, что тут росли, я не знала. Одно хорошо — травы под ними зеленели те же, что и в шатрокском лесу.

Дорогу выбирала Арания. Мы спустились к воротам кремля, поглазели, как заезжает внутрь ограды колымага — не расписная, как у Морисланы, а резная, в золоте, сидевшая на колесах перевернутой луковицей. Потом прогулялись вдоль высоченной ограды, глядя на павлинов. У одной из дорожек в загоне расхаживали чудные пестрые птицы с красными соплями под клювом. Увидев нас, пеструхи злобно заклекотали, две даже взъерошились, надулись.

— А это заморские куры. Громадные, не чета нашим! — С уважением сказала Арания. — Из-за морей, говорят, привозят. Такое не только простой люд — даже верчи не всегда едят. Королевская птица.

— Оно и видно, по нраву-то. — Ответила я.

Арания прыснула.

Хрящиху я углядела у храма Киримети, стоявшего посреди рощи древних берез. Спешно шагнула в сторону, сорвала траву и уже собиралась завернуть её в тряпицу, запасенную в рукаве. Но Арания вдруг ухватила меня за руку:

— Ты что?

Я ей ту ветку показала, объяснила раздельно, как дитю малому:

— Хрящиха. Листик жуёшь, в нужник бежишь. При отраве самое то!

Она опять сморщилась, как печеное яблоко.

— Мы у королевишны в услужении. Понимаешь? Если кто увидит, как ты травку рвешь, а свет-королевишна Зоряна потом на боль пожалуется, на кого подумают?

— А если у тебя что заболит? — Я глянула в упор. — Или после того, как в услужницы попала, ты отравы уже не боишься?

Сестрица дрогнула, но взгляда не отвела.

— Изыщем возможность тебя в лес отвести, обещаю. Но в кремле травы рвать боязно, вдруг донесут. А король-батюшка может и не понять. Пошли-ка лучше съестного раздобудем. Время уж к вечеру, а мы ещё не обедали. Не знай как у тебя, а у меня живот с голодухи сводит.

У меня самой в животе бурчало. Я кивнула, соглашаясь. И с показной покорностью разжала пальцы. Но едва Арания развернулась, вновь подхватила хрящиху и сунула её в рукав.