Терри Пратчетт - Вор Времени

— Ты же знаешь, я не люблю выполнять… эти дела с косой, — сказала она. — Это… Эй, да он тяжелый!

— ЭТО ЛЮ-ЦЗЫ, МОНАХ ИСТОРИИ. ВОСЕМЬСОТ ЛЕТ. У НЕГО ЕСТЬ ПОДМАСТЕРЬЕ. Я УЗНАЛ ЭТО, НО Я НЕ МОГУ ОЩУТИТЬ ЕГО, НЕ МОГУ ВИДЕТЬ. ОН ТОТ, КТО НАМ НУЖЕН. БИНКИ ОТВЕЗЕТ ТЕБЯ К МОНАХУ, И ТЫ НАЙДЕШЬ ДИТЯ.

— А потом что?

— ПОЛАГАЮ, ЕМУ ПОНАДОБИТЬСЯ КОЕ-КТО. КОГДА ТЫ НАЙДЕШЬ ЕГО, ОТПУСТИ БИНКИ. ОН ПОНАДОБИТЬСЯ МНЕ.

Губы Сьюзен шевельнулись, в то время как память вступила в противоречие с мыслями.

— Чтобы на нем выехать? — сказала она. — Ты что, действительно ждешь Апокалипсис? Ты серьезно? Никто в такие вещи давно уже не верит!

— Я ВЕРЮ.

У Сьюзен отвисла челюсть.

— Ты действительно собираешься сделать это? Зная все, что ты знаешь?

Смерть погладил Бинки по морде.

— ДА, — сказал он.

Сьюзен с подозрением покосилась на своего деда.

— Погоди, это какой-то фокус, так…? Ты что-то задумал и даже не собираешься рассказать об этом мне, верно? Ты ведь вовсе не собираешься ждать конца света, а потом праздновать его, ведь так?

— МЫ ДОЛЖНЫ ВЫЕХАТЬ.

— Нет!

— ТЫ НЕ СКАЖЕШЬ РЕКАМ ПОВЕРНУТЬ ВСПЯТЬ. ТЫ НЕ ПРИКАЖЕШЬ СОЛНЦУ НЕ СВЕТИТЬ. И ТЫ НЕ БУДЕШЬ ГОВОРИТЬ МНЕ, ЧТО Я ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ, А ЧТО НЕТ.

— Но это так… — выражение лица Сьюзен изменилось, и Смерть вздрогнул. — Я думала, тебя это волнует!

— ВОЗЬМИ ЕЩЕ ЭТОТ.

Безо всякой хоты Сьюзен приняла второй жизнеизмеритель из рук деда.

— ОНА МОЖЕТ СКАЗАТЬ ТЕБЕ.

— И кто это?

— ПОВИТУХА. — Сказал Смерть. — А СЕЙЧАС… НАЙДИ СЫНА.

Он пропал.

Сьюзен посмотрела на жизнеизмерители в своих руках. Он опять сделал это с тобой! — заорала она на себя. — Тебе не обязательно лезть в это, ты можешь просто отложить эту штуку, вернуться в класс и вновь стать обычным человеком, ты просто знаешь, что не станешь этого делать, и он это знает…

— ПИСК?

Смерть Крыс сидел между ушей Бинки, сжав пучок белых волос, и всем своим видом давал понять, что страшно торопиться. Сьюзен подняла руку, чтобы смахнуть его, но остановилась. Вместо этого она сунула в лапы крысы тяжелый жизнеизмеритель.

— Приноси пользу, — сказала она, берясь за поводья. — Зачем я это делаю?

— ПИСК.

— Я вовсе не добрая в душе!

Крови было на удивление немного. Голова покатилась в снег, а тело медленно рухнуло рядом.

— Вы только что убили… — начал Лобзанг.

— Секундочку, — сказал Лю-Цзы. — В любую минуту…

Безголовое тело исчезло. Стоящий на коленях снежный человек повернулся к Лю-Цзы, прищурился и сказал:

— Немного больноо.

— Простите.

Лю-Цзы повернулся к Лобзангу.

— Запомни это! — приказал он. — Меня может не стать, но ты будешь готов. Ты должен удержать в памяти то, чего сейчас уже не случилось, понял? Запомни, время гораздо более пластично, чем думают люди, если будешь мыслить в нужном направлении! Просто небольшой урок! Видеть, значит верить!

— Как он это сделал?

— Хороший вопрос. Они могут сохранить свою жизнь в определенной точке, а затем вернуться в нее, если их убили, — сказал Лю-Цзы. — Как это делается…ну, аббат провел большую часть своих реинкарнаций в поисках ответа. Кажется, больше никому не удалось это узнать. Слишком много всяких квантов вовлечено, — он затянулся своей вечной самокруткой. — Должно быть чертовски сложно, если больше никто не может этого понять. [14]

— Каак поживает доргоой аббаат? — спросил снежный человек, поднимаясь и вновь беря путешественников на руки.

— Прорезаются зубы.

— А. Реинкарнаация это всегда трудно, — сказал снежный человек, возобновляя свой размашистый шаг.

— Зубы хуже всего, как он говорит. Вечно режутся и чешутся.

— С какой скоростью мы идем? — спросил Лобзанг.

Шаги снежного человека больше напоминали серию прыжков с одной ноги на другую; кроме того, в них было столько упругости, что каждое приземление пробуждало воспоминания о морской качке. Седоков начинало убаюкивать.

— Думаю, мы движемся со скоростью тридцать миль в час или около того, по обычному счету, — сказал Лю-Цзы. — Отдыхай. Мы будем над Медноголовой к утру. Она внизу.

— Вернулся из мертвых… — пробормотал Лобзанг.

— Во-первых, им не всегда это удается, — сказал Лю-Цзы. — Я немного изучал их, но… ну, хотя это встроено, им все равно приходиться учиться делать это, не хочешь поспорить, что сделаешь это правильно с первого раза? Головоломный трюк. Ты должен быть доведен до отчаянья. Надеюсь, мне никогда не придется прибегнуть к этому.

Сьюзен еще с воздуха узнала Ланкр: маленькую чашу с лесами и полями, громоздящуюся на вершине Овцепикских гор, как гнездо на краю обрыва. Она нашла и нужный дом, который вовсе не напоминал компостные кучи с кривыми дымоходами, за которые в «Страшных Сказках» и других книгах выдавали дома ведьм, он скорее походил на новехонький коттедж с блестящей соломой на крыше и наманикюренной лужайкой.

Вокруг крохотного пруда, для которого всегда приберегал место рассудительный садовник, было немало украшений — номов, поганок, розовых кроликов и большеглазых оленей. Сьюзен заметила весело раскрашенного номика, который рыбачи… Нет, у него в руках вовсе не удочка. Мм-да, ни один божий одуванчик не поставит подобного в своем садике, ведь так? Ведь так?

Сьюзен была достаточно умна, чтобы войти с черного хода, потому что у ведьм аллергия на парадный. Дверь открыла маленькая, толстая и розовощекая женщина, в чьих крошечных, похожих на смородины глазах читалось: ага, тот номик в порядке, и скажи спасибо, что он только писает в пруд.

— Миссис Ягг? Повитуха?

Прошло некоторое время прежде чем миссис Ягг произнесла:

— Она самая.

— Вы меня не знаете, но… — сказала Сьюзен, и поняла, что миссис Ягг смотрит мимо нее на Бинки, которого она оставила у калитки. Женщина, как-никак, была ведьмой.

— Похоже, я знаю, кто ты, — сказала миссис Ягг. — Конечно, если ты украла этого коня, ты просто не знаешь, какие у тебя будут неприятности.

— Я его одолжила. Владелец… мой дедушка.

Последовала еще одна пауза, и было совершенно непонятно, как такие дружелюбные маленькие глазки могут сверлить тебя подобно буравчикам.

— Тебе лучше войти, — сказала миссис Ягг.

Внутри дом оказался таким же чистым и новым, как и снаружи. Вещи кругом сверкали, а сверкать было чему. Комната была заставлена плохими, но вдохновенно разукрашенными фарфоровыми статуэтками, которые оккупировали каждую плоскую поверхность. А то пространство, что еще оставалось, было занято портретами в рамках. Две изнуренные женщины смахивали пыль и натирали мебель.