Дмитрий Силлов - Ученик якудзы

А в противоположном углу додзё на ступенчатом возвышении находилась статуя неведомого бога. Видимо, окошки под потолком специально были прорублены так, чтобы падающий из них свет позволял хорошо рассмотреть изваяние.

Бог был ужасен. Его лицо искажала жуткая гримаса ярости. Из оскаленного рта выглядывали звериные клыки. Когтистая лапа сжимала маленький обоюдоострый меч. В другой лапе бога была зажата веревка с петлей на конце, сплетенная из тончайшей серебряной проволоки.

Перешагнув порог додзё, старик низко поклонился статуе.

— Охаё годзаимас, Фудо Мёо[43],— тихо сказал он.

Виктор секундой позже тоже отвесил поклон. В чужом монастыре да еще и без своего устава лучше лишний раз поклониться. Не убудет. Гонор — он для других случаев.

Старик неторопливо подошел к статуе и с полминуты стоял перед ней неподвижно, словно ведя безмолвную беседу. Потом уселся на каменную ступеньку у подножия изваяния и жестом указал Виктору место напротив себя.

Позволь себе такое кто-то другой, был бы он послан далеко и надолго. Но здесь почему-то все происходящее казалось естественным.

Наверно, потому, что подсознательно Виктор слишком давно ждал чего-то подобного.

Он подчинился, подогнув под себя босые ноги и сев на пятки по японскому обычаю.

Старик не смотрел на него. Он глядел поверх головы Виктора, словно не существовало для него стен старого додзё и там, вдали, видел он что-то важное, недоступное простым смертным.

— Ты видишь сны? — наконец спросил он.

— Да.

Пояснений не требовалось. Какие именно сны старик имеет в виду, тоже было понятно без разъяснений.

— И с каждым разом они становятся все реальней.

Виктор не понял, вопрос это или констатация очевидного, но на всякий случай кивнул.

— А еще ты убиваешь, когда слышишь голос, — продолжал старик. — И убиваешь по-другому. Не так, как делаешь это, когда голоса нет с тобой.

Это уже точно было утверждением, не требующим ответов. Поэтому Виктор просто с нетерпением ждал продолжения. Нетерпение объяснялось не только любопытством — твердый глиняный пол под весом тела уже вполне ощутимо давил на подъемы стоп.

А старик как назло молчал, с легкой грустью рассматривая в только ему видимой дали что-то очень для него важное.

— Никогда не думал, что мне придется своими глазами увидеть марэбито, — наконец произнес он.

И снова замолчал.

— Что увидеть? — не выдержал Виктор.

Старик опустил взгляд. В его глазах было легкое недоумение, словно Виктор только что необъяснимым образом материализовался перед ним из воздуха.

— Ты не знаешь, кто такой марэбито? — удивился старик. — Тогда посмотри в зеркало.

Виктор медленно начал закипать. Похоже, старый пень тоже решил над ним поиздеваться.

По губам старика скользнула легкая усмешка.

— Отправь свою ярость обратно в сердце, — произнес он. — И не трать ее понапрасну. Ведь это то немногое, что осталось в тебе от тебя. Мой отец никогда не опускался до гнева.

«Похоже, дедушка спятил», — мелькнуло в голове Виктора.

Старик усмехнулся снова.

— Что ж, можешь считать меня сумасшедшим. И отправляться на кухню. Там после обеда будет много немытой посуды. А можешь послушать то, что я скажу.

«Это совпадение. Мысли читать невозможно. Это ж доказано, блин!»

— Я слушаю тебя, уважаемый, — сказал Виктор.

Старик кивнул.

— Такое бывало во все времена на земле, — сказал он. — Когда это случалось, человек становился либо великим полководцем, либо непревзойденным Мастером какого-либо из искусств. Чаще всего у таких людей были ничем не примечательные родители. Но у этих родителей однажды рождался ребенок, который становился великим завоевателем. Или Мастером живописи, скульптуры, каллиграфии, чьи творения, казалось, не могли выйти из-под руки простого смертного.

Этому не было объяснения. До тех пор, пока мудрые люди не заметили, — у всех гениев было в жизни одно обстоятельство, которое их объединяло.

Все они в детстве пережили Великое Потрясение.

Кто-то тонул, но был спасен. Кого-то похитили и продали в рабство. Кто-то попал в горный обвал или же встретил в лесу судама — оборотня с телом демона и лицом человека. В подобном случае большинство людей либо повреждаются умом, либо, потеряв свою душу, сами начинают искать смерть и очень скоро ее находят. Какое потрясение было у тебя в детстве?

— Я… потерял родителей, — в замешательстве произнес Виктор.

— Это самое страшное из потрясений, — кивнул старик. — Если оно происходит на глазах у ребенка, тот наверняка теряет свою душу. И тогда он сам вскоре умирает. Если только место его души не займет ками.

Увидев непонимание в глазах Виктора, японец пояснил:

— Некоторые считают, что после смерти каждый человек становится ками — невидимым богом, способным влиять на дела живых. Но это не так. Богами становятся лишь избранные, чья сила духа, которой они обладали при жизни, дала им возможность жить после смерти.

Есть избранные.

А есть Величайшие из Избранных.

Природа — мудрая мать, и она не настолько расточительна, чтобы лучшие из ее детей уходили в небытие. И порой она дает человеку не просто право на перерождение в другом теле.

Величайшие из Избранных после смерти возвращаются из страны Токоё и бродят по земле, пока не находят пустое тело, лишённое души.

И тогда на земле появляются полководцы, в двадцать с небольшим завоёвывавшие полмира, композиторы, в шесть лет начинающие давать концерты, сыновья таможенников, к восемнадцати годам создающие шедевры, которыми уже полтысячелетия не устает восхищаться человечество.

В Японии таких людей называют марэбито.

— То есть я…

Старик кивнул.

— Более того. В твоём теле живет ками моего отца, погибшего в последней Великой войне. Я увидел это по рисунку твоего кокона.

— Ками? Дух вашего отца… во мне?!

— Ты должен гордиться. Он был величайшим синоби своего времени.

— Гордиться, — пробормотал Виктор. — Мне бы избавиться от него… Глядишь, проблем бы здорово поуменьшилось.

— Невозможно избавиться от самого себя, — покачал головой старик. — Мой отец слишком долго искал подходящее тело и потерял много личной силы. Но я вижу, что, несмотря на это, он все же постепенно подчиняет тебя себе.

— Но я хочу остаться самим собой! Может, можно с ним как-то договориться?

— Воин никогда не договаривается со слабым противником, — отрезал старик. — Он заставляет его повиноваться. Либо уничтожает. Настоящий воин может вести переговоры только с равным себе.