Вадим Панов - Королевский крест

— Да, мы терпели, — после паузы буркнул Копытов. Подумал и указал на одну из лежащих на столе стопок: — Мои фишки.

— Прекрасно, — вздохнул Крылов.

— На деньги поменял, — уточнил Федор Федорович.

— Не сомневаюсь.

Маленькие глазки татуированного игрока забегали, судя по всему, он исчерпал все возможные темы для разговора. И, желая продолжить приятное знакомство, Копытов извлек из кармана брюк плоскую фляжку и отвинтил крышку:

— Выпьем?

Запахло не самым дорогим в мире виски.

— Не сейчас, — вежливо отказался Никита.

— Вы уже познакомились? Отлично! Кит, пойдем, я познакомлю тебя с остальными, и будем начинать. — Сватов посмотрел на часы. — Мы выбились из графика.

Сосущий фляжку Копытов попытался что-то сказать, но его никто не слушал.

— Эдуард Чех и Пьер Зелински. Рекомендую — Никита Крылов.

Чех оказался полненьким, среднего роста и каким-то… незаметным. Все в нем было обычно: неброский костюм, никакая внешность, незапоминающиеся манеры. Ничего. Подобные люди стираются из памяти максимум через пять минут. Зелински на его фоне выглядел настоящим мачо: ярким и стильным. Высокий, стройный Пьер был обладателем роскошной черной шевелюры — густая копна до плеч, — аккуратных усиков и тонкого, хищного носа. Отличный костюм, отличная фигура, отличные манеры, лоск Зелински вполне годился для круизных лайнеров.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, Никита. Мои друзья из Монте-Карло много рассказывали о вас. Вы настоящий игрок.

— Благодарю.

— С удовольствием сыграю с вами, — буркнул Чех.

— Взаимно.

— Хотя, признаться, время выбрано не самое удачное, — улыбнулся Пьер.

— Что вы имеете в виду?

— Рано, — пояснил Зелински. — Обычно в полдень я только просыпаюсь.

На том, чтобы играть днем, с двенадцати до шести вечера, настоял Ахметов. Никто не станет затевать бучу в разгар дня: в солидном бизнес-центре любое происшествие сразу же выплывет наружу и попадет в газеты. Еще одна, помимо Сватова и третейского судьи, защита от возможных провокаций со стороны Цвания.

— Да, время не самое подходящее, — согласился Крылов. — Я сам еле проснулся.

— А я ваще с шести утра на ногах, — похвастался Федор Федорович.

— Можно только позавидовать…

Никита собирался добавить одно едкое замечание, объясняющее причины столь раннего пробуждения Копытова, но не успел: в центр зала вышел Сватов.

— Господа, прошу внимания!

Игроки подошли к столу, их сопровождающие разместились в креслах вдоль стен.

— На тот случай, если вы еще не заметили, — улыбнулся Сватов, — скажу, что подхожу к роли хозяина очень серьезно. Все мы знаем, какие интересы сплелись и что именно будет решаться за этим столом. Большие деньги, большие люди, большая ответственность. И я гарантирую, что игра пройдет строго в рамках согласованных правил. — Сергей помолчал. — Сегодня мы обязательно определим победителя, и Геннадий Моисеевич оформит все положенные бумаги.

Юрист привстал и вежливо поклонился.

— Победитель покинет здание первым. До этого момента никто из нас не выйдет из зала, не будет звонить или отправлять какие-либо иные сообщения… — Сватов усмехнулся, — …на волю. Удачи, господа!

Зелински срезал колоду.

Ресторан «Сити Гриль».

Москва, площадь Маяковского,

5 ноября, пятница, 15.29

Что может быть страшнее разделения семьи? Разделения нации? Что может быть хуже гражданского противостояния — брат на брата, сын на отца? Что? Ни-че-го. Ибо нет ничего более противоестественного для разумного, чем забыть голос крови, потерять естественную тягу к близкому, родному, стать Иваном, родства не помнящим. Потому что, какую бы идеологию ни подсовывали взамен вековых традиций, ты до конца дней своих будешь чувствовать себя чужаком, отщепенцем, бродягой.

Цельные и сильные, хранящие свою историю и культуру от чужаков будут всегда вызывать уважение. Они сумеют подняться после любого удара — внутренний стержень, выкованный многовековой историей, не позволит им сломаться. У остальных будущего нет.

Даже человские народы, разделенные доброхотами по политическим причинам, чувствуют свою ущербность, прилагают массу усилий для объединения. Так что же говорить о жителях Тайного Города? О потомках могучих некогда рас, оставивших в прошлом величие и грандиозные победы, переживших невероятные катастрофы и вынужденных прятаться от всех и вся? Единство семьи, единство Великого Дома, единство Тайного Города — основа идеологии, не требующая доказательств и пропаганды, разумный подход, основанный на естественной тяге к соплеменникам, нежелании терять корни и растворяться в массе доминирующей расы.

И только масаны потеряли единство и раскололись на две враждующие секты, между которыми вот уже несколько сотен лет шла ожесточенная война. Только у вампиров инстинкт самосохранения притупился настолько, что они охотно прислушивались к лозунгам «Лучше смерть, чем…». А что может быть хуже смерти? Что может быть глупее самоубийственных набегов на Тайный Город или противостояния гаркам Темного Двора, которые заканчивали «походы очищения», только когда уставали убивать? Что? Гордость за то, что «мы живем так, как хотим»? Так ведь недолго живете. По большей части скрываетесь и ждете, когда за вами придут…

Тем не менее и в стане разумных Камарилла находились масаны, уверенные, что «лучше смерть, чем…». Ограничения свободы, налагаемые Догмами Покорности, жесткий контроль и демонстрируемое всеми Великими Домами недоверие порождали у молодых вампиров глухое недовольство. Воины Саббат начинали казаться им отважными борцами за светлое будущее семьи, идеи абсолютной свободы — единственно правильными, а принципы режима секретности — трусливыми законами, придуманными Великими Домами, чтобы сохранить собственную власть. С подобными настроениями вожди Камарилла никогда не боролись кнутом: только разъяснения, только споры, только доказательства, и большинство юных масанов, переболев свободолюбивыми идеями, возвращалось в лоно семьи. Но были и иные…

— Я мечтал помочь ему вырваться, даже приехал на Вернадского, сделал вид, что хочу пойти в оцепление, но все напрасно — не взяли. — Илья Треми тяжело вздохнул, скривился, вспоминая ночные события. — Все сбежались: гарки, чуды, люды, наемники. Представление устроили, мерзавцы, в прямой эфир картинку гнали!

Сидящий напротив Жан-Жак сжал кулаки. На самом деле слуге барона была совершенно безразлична судьба последнего Робене: грохнули и грохнули. Робене много, еще нарожают, и вообще, лучше бы его загнали не прошлой ночью, а позапрошлой, спокойнее было бы. Но юноше следовало продемонстрировать реакцию на горячие слова, и Жан-Жак сжал кулаки: