Лекарство от любви (СИ) - Нестеренко Юрий Леонидович

— Да, — спокойно ответила она. — Разрушенные дома мы отстроим заново. А разрушенную репутацию Светлых не восстановит уже ничто. Теперь уже даже ярым их сторонникам будет трудновато ответить на вопрос, чем они, собственно, лучше Темных и чем вообще от таковых отличаются? Только тем, что накладывают больше запретов?

— Вроде того, — усмехнулся Кай. — Если не вдаваться в магические тонкости, в которых я не разбираюсь, то идеологию Темных я бы охарактеризовал так: «Стремись к чему хочешь, делай что хочешь, но будь готов заплатить цену и отвечать за последствия. Нет ни добра, ни зла — хорошо то, что способствует достижению цели, плохо то, что препятствует. Общество — лишь средство достижения целей личности». А идеология Светлых — «Не смей не то что делать, но даже желать того, что противоречит нашей морали, постулирующей, что добро и зло абсолютны, а общество важнее и выше личности».

— Ну да, — кивнула Изольда, — и магические различия, о которых ты упомянул, в общем-то из этого и вытекают. Темных тоже не стоит идеализировать, ради удержания личной власти они бы тоже не погнушались уничтожить полстраны… но они, по крайней мере, не прикрывали бы это демагогией об общественном благе.

— А ты? — усмехнулся Кай. — Ты желаешь воцариться над миром ради личной власти или общественного блага?

— Ни то, ни другое. Первое — средство, второе — побочный эффект. А цель — жить в разумно устроенном мире, где ничья глупость не будет осложнять мою жизнь. Я не сказала — где глупости не будет вовсе, это, допустим, невозможно, но где она будет служить, а не господствовать. К сожалению, я не знаю иного способа оказаться в таком мире, кроме как построив его самостоятельно, и иного способа построить его, кроме как получив над ним абсолютную власть. Каковая все равно обеспечивается самой моей природой, хочу я этого или нет.

— Хочешь, — холодно констатировал Кай.

— Ты знаешь, как я пыталась от этого отказаться, — она нарушила их неписанный этикет и резко повернулась к нему правым профилем. — Но теперь… теперь да, хочу.

Через два дня они подошли к столице.

Они уже знали, что увидят, ибо весь последний день пути наблюдали черный дым над горизонтом. Величайший город Империи, который придворные поэты традиционно именовали «вечным» и «несокрушимым», горел уже несколько дней, но он был так велик, что огонь все еще находил себе пищу. На протяжении веков — даже еще до Объединения, а уж тем более после — сюда съезжались лучшие архитекторы, скульпторы, художники, чтобы украсить город сообразно своим талантам; столичные музеи хранили самые обширные коллекции произведений искусства, а также древностей и редкостей, со всего мира, включая дикие заморские земли и континент, утопленный в финальной битве с Вольдемаром, а Императорская библиотека и Императорский архив считались самым полным собранием книг, рукописей и документов, прослеживающих историю чуть ли не с момента появления письменности. Помимо государственных хранилищ, и многие частные дома и дворцы, где проживали богатейшие люди Империи, могли похвастать роскошью убранства и изобилием художественных и книжных коллекций. Столица славилась своими парками, где росли деревья и кусты, собранные опять-таки со всех концов света; столичный зверинец также не имел себе равных. Свой вклад в богатство и славу столицы вносили и многочисленные искусные ремесленники — ткачи и портные, стеклодувы и краснодеревщики, ювелиры и печатники…

Что-то из всего этого — особенно, очевидно, хранившееся в государственных учреждениях — наверняка успели и сумели эвакуировать, несмотря на весь хаос, создаваемый многотысячными толпами беженцев и паникой местного населения, прожившего (как и поколения их предков) всю жизнь в твердой уверенности, что столица — самое стабильное и безопасное место в мире. Остальное же… остальное теперь оседало на окружающую город равнину пепельным снегом, идущим из черных дымовых облаков. Впрочем, эти медленно шевелящиеся клубы черного дыма, подсвеченные снизу красно-оранжевым, тоже смотрелись по-своему красиво и величественно…

Изольда не стала любоваться зрелищем. Она вызвала дождь.

Понадобился более чем трехчасовой ливень, чтобы окончательно загасить пожары и остудить раскаленные камни. Когда постепенно развеялся сизый туман, образованный паром вперемешку с частичками сажи и пепла, и бурлящие ручьи смыли бОльшую часть копоти с мостовых, в город, соблюдая все меры предосторожности, вошли разведчики. Затем — основная армия.

Практической необходимости в этом не было, а риск ловушек — причем еще более хитрых и многочисленных, чем прежде — был очевиден. И все же Изольда не удержалась. В отличие от Кая, прожившего в столице не один год, она никогда прежде не была здесь (как и абсолютное большинство ее воинства) и должна была вступить в Вечный город хотя бы даже и после его смерти. Впрочем, в отличие от ранее пройденных ими городов, разрушенных практически до основания, в столице сохранилось довольно много каменных зданий, особенно в центральном районе. Сила огня была такой, что даже каменные своды трескались и обваливались от жара (а тем, что пережили несколько дней в огне, «помог» обрушившийся на них холодный ливень), но стены гордых дворцов, выстроенных не то что на века — на тысячелетия, по большей части выстояли. Золотые купола и шпили расплавились, и бронзовые статуи тоже, но мраморные — в разводах копоти, порою лишившиеся части конечностей — все еще стояли.

Как ни удивительно, но в огненном аду сумели уцелеть и некоторые люди. Они спаслись, спрятавшись сперва от «эвакуаторов» (действовавших, впрочем, уже далеко без прежней тщательности — на прочесывание и выявление уклонистов в забитом испуганными и злыми толпами городе не было ни сил, ни времени), а затем от пожаров в катакомбах глубоко под городом. Группу из двух дюжин выживших (восемнадцать мужчин и шесть женщин самого разного возраста, происхождения и комплекции), только что выбравшихся на поверхность, обнаружили разведчики возле императорского дворца. По иронии судьбы они, несколько дней успешно укрывавшиеся от неистовства огня, чуть не погибли от положившей ему конец воды, хлынувшей в подземные коммуникации. Двое детей все же захлебнулись из-за маленького роста, но остальным все-таки удалось выбраться из заливаемых дождевыми потоками туннелей. Они стояли, мокрые и грязные, и, щурясь от дневного света, от которого успели отвыкнуть, смотрели, едва веря своим глазам, во что превратился город, который они еще совсем недавно видели во всем его блеске и величии. Одна из женщин плакала, это была мать утонувшего мальчика (родителей второго захлебнувшегося среди выживших не было, он потерял их в суматохе эвакуации); другая, беременная, пыталась ее утешить, но та лишь зыркала на нее злобно сквозь слезы — «твой-то ребенок будет жить!» Вскоре все они предстали перед Изольдой.

— Кай! — позвала она. — Иди сюда, я хочу тебя кое с кем познакомить.

«Неужели и ее магический агент здесь? — подумал Кай, подъезжая и вежливо спешиваясь (в городе он все же сел в седло, ибо завалы мусора и обломков на улицах мешали проехать повозкам). — Светлый Совет, должно быть, был в ужасной панике, если позволил улизнуть одному из своих…»

Рядом с Изольдой, также спешившейся, стоял низенький, чуть выше ее плеча, полноватый старичок в мокром и рваном, но некогда определенно дорогом камзоле. У него была большая голова на очень короткой шее и длинный нос, уставленный вперед, словно обвиняющий палец. Слегка вдавленная макушка была совершенно лысой, но над ушами пышно топорщились седые вихры, не пострадавшие от воды. Несмотря на жалкое состояние своего костюма, вид старичок имел чрезвычайно чопорный и гордый и, будучи на голову ниже Кая, казалось, умудрялся смотреть на него сверху вниз. Больше всего он напоминал пингвина, которого Кай когда-то видел в столичном зверинце (уцелела ли теперь в Империи хоть одна из этих редких птиц?)

— Кай, это Антониус Цверг. Мастер Цверг, это Кай Бенедикт, поэт и мой советник.