Джон Райт - Туманы Эвернесса

Титания слегка опустилась, но все-таки ее сандалии еще не касались кончиков травы.

— Нет, не удар обидел, но жестокость, с которой ты, прославленный Король, решил все человечество загнать в пределы рая, не узнав их воли.

— Неужто ты действительно считаешь, что это хуже чем твоя измена? Кто сделал рогоносцем короля? Кто предавал и изменял владыке? И кто послал любовника убить священное животное, что раньше предохраняло наше королевство, когда-то сильную блестящую державу, которая ослабла и увяла, и сделалась посмешищем людским? Когда-то вся империя Земли, живущая под ясным светом солнца, дрожала в ужасе, когда я хмурил бровь. А ныне о нас знают лишь поэты, но и они слагают только сказки, в которых превращают моих лордов и джентльменов эльфского двора в крылатых лилипутов с палец ростом. О горе, бесконечная тоска!

Он поднял бровь и его помрачневший голос стал еще глубже.

— А где мой самый лучший рыцарь, с чьей мудростью и доблестью военной, не мог сравниться ни один живущий, чье имя заставляло трепетать сердца под небом тысячи земель? Забыт и заточен в кошмарной яме, у Люцифера мерзкого в плену. И чья, скажи мне, белая рука, его столкнула в черное несчастье? Когда бы верил я, что женское коварство равно мужскому или превосходит, то мог бы не напрасно утверждать, что все это сплели твои десницы.

— Вы, сир, забыли, что я старше вас, и как-то раз король на Неми умер, пытаясь завладеть моей рукой.[58]

— Мадам? Хотите вниз сведу созвездья? — и он высоко поднял руку.

Она засмеялась серебряным смехом.

— Не разрушайте же небесный свод лишь для того, чтоб показать уменье гасить звезду и снова создавать. Еще когда мы не были женаты, ты был уже небесным королем, я же землей владела под тем небом. И, помню я, ты часто посылал мне разные небесные подарки, стремясь добиться склонности моей. Но помню лучше я недавние событья, и королевский гнев в душе моей бурлит: не примирюсь, пока мое величье растоптано тяжелою пятой. Вперед! Весь цвет собравшийся двора ждет только слов с мольбою о прощенье. Ты просишь, чтоб к тебе вернулась я?

— Вернулась? — Оберон пожевал губу и его единственный глаз, серый и загадочный, с вызовом посмотрел на королеву. — Согласен с тем я, чтобы обладатель заветного Ключа от Эвернесса его мне в руку должен передать, без всякого давленья, добровольно. Я соглашусь и с тем, что дочь твою мне надо снова в разум привести, иначе дар сей будет бесполезен. То, что дано играя, несерьезно, считай как будто вовсе не дано.

— Она наполовину нашей крови, и только хитроумные уловки послушного властителю закона, который смертными играет, как захочет, чтобы достичь жестокого веселья, не дали мне ее короновать.

— Здесь есть о чем с тобой поспорить, о дерзостная эльфов королева. Титания, ты сбросила те узы, которые бессмертные сковали, чтобы людскую глупость удержать, и ныне можешь наслаждаться видом: Век Золотой закончился, забыт, и утонул в тумане лет ушедших. И что сейчас? Ужели ты считаешь, что смертные Землей достойны править? Да, править и, одновременно, развращать? Когда правитель глуп, то даже дурни откажутся поддерживать его. Так я считаю. Ну же, королева, прольешь ли ясный свет своих речей на эту трудную и тяжкую задачу?

— Чего ты хочешь, повелитель грез?

— Немного. Скоро я восстановлю у дочери твоей рассудок полный и покажу ей зрелище земли, какой та станет в будущем далеком, когда придет правление мое. Но с дочерью твоею говорить хочу один я, без тебя и слуг, чтоб слышала она лишь только слово, рожденное во мне, а не в тебе. Но если вдруг откажется она, не причиню я ей вреда иль горя, не буду подавать судебных исков иль налагать заклятье подчиненья, но выберу в границах королевства прекрасное местечко для нее. Пусть там она, свободная как ветер, живет или уходит, все равно. Но если я согласье получу, то стану вновь владыкою вселенной, отцом богов небесных и людей, каким и был в то сладостное время, когда ты замуж вышла за меня. И позабудь ту жалкую уловку, что лишь женою короля Земли пристойно быть Титании прекрасной, и что она не хочет разделять судьбу земного ссыльного монарха; клянись, что вновь со мной разделишь ложе и бросишь в грязь презренное кольцо, полученное в дар от Пендрагона. Неужто ты на самом деле веришь презренным смертным, глупым и смешным, которым хочешь даровать свободу? И собственное мнение твое считаешь равным мнению девчонки?

— Пускай слова ее определят: стоять ли прямо и свободно людям, иль на коленях ползать пред тобой. Я принимаю все твои условья, но при одном условии моем: ты должен рассказать ей только правду, ни слова лжи, и ровно через час. И коль отказ услышишь — проиграл, второй попытки рок не даровал.

Оберон улыбнулся.

— Да, хорошо, но ровно через месяц.

— Сегодня. Править грудой мертвой пепла, лежащей в черной тени Ахерона, тебе не подобает, господин.

— Да, дело сделано, мы сделку заключили. Спрошу сегодня, но спрошу один.

— Вот мой придворный, полевой мышонок, который спас упрямого бойца, чье имя хорошо тебе известно. Уже ужасной Смерти злые зубы готовились пожрать малютки тело, когда его сюда послали мирно спать. Он нес принцессы имя и теперь лишь он один вернуть его достоин. О Мышь, вставай! Тебя я нарекаю Синицей, легкокрылым певуном. Легчайшее касанье моего жезла волшебного исполнит желание заветное твое: накинь же плащ крылатый, стань же птицей. Нет больше мыши, родилась Синица, лети и пой, мою найди ты дочь, и пробуди ее воспоминанья! Но слово я дала и потому, ты с ней не говори, пока Король не престанет жаловаться ей и дочь моя, покинув царство это, не убежит из клетки золотой. О Оберон, возьми его с собой.

— Что ж, дело сделано, мадам; я ухожу, но новой встречи час наступит скоро. Ты же не забудь надеть наряд невесты, а я поставлю брачную кровать.

— И это все мечты? Какая малость в сравнении с геройскими делами, которыми прославлен Пендрагон!

II

Оберон совсем не обрадовался, услышав имя Антона Пендрагона.

— Он никогда не будет королем, ведь кровь неблагородная бежит по венам и по жилам у него.

— Неблагородная, вот это слово! У Мордреда и Гвенвивах[59] был сын, Мелехан, который мужем стал для Лизанор и от нее родил Лохольта, отца Амхара, а от него родился Борр, которому наследовал сам Воден, прозванный Ужасным, а от него все Севера Мужи, которые весь мир завоевали, повсюду утвердив свое наследство; так что по линии одной Антон из крови Утера, другая идет от цезаря Констанция, чей дом Латинский род ведет от странника Энея Приамида, чей многогорестный отец владел в былые годы Троей крепкостенной. И вспомни, что вся Азия с Европой под власть попала скипетра его: орел из Рима распростер над миром широкие могучие крыла. Двойной ли крест Британского владыки, который держат мой единорог и дикий лев, могучий и коварный; иль лилии Французских королей, жестокие Германцы или род старый королей Испании, иль Габсбурги Австрийские и даже Лабарум[60] Византийский, все ему обязаны своим происхожденьем. Да есть ли на земле хотя бы дюйм, где не ступала воина нога, пришедшего из Трои, Рима, Камелота? Вот кровь Антона, а он сам — вернувшийся Артур, владыка Рима!