Татьяна Мудрая - Меч и его Король

И ещё я говорил ему:

— Почему ты не сказал мне сразу всё как есть, а предпочел рискнуть собой? Ведь не из-за пресловутой же тайны исповеди, на которой никогда не звучат имена?

— Недоверие к жене и другу опустошает сердце куда хуже самой ужасающей определенности. Я предпочел втолкнуть тебя в эту определенность, рассчитывая защитить, и был к тому готов.

Еще кое-что я пока не прояснил — и робел начать разговор на эту тему. Тем временем приготовления ко всем торжествам заканчивались, указ о моем будущем отречении и коронации юного короля-молодожёна был подписан.

Мы с моим старшим братом гуляли в саду: он — опираясь на верный посох, я — поддерживая его под локоть.

Было уже лето, и птицы, как безумные, копошились у нас под ногами, склёвывая крошки, что образовались от прошлых и сегодняшней, наших и чужих прогулок.

— Вот этот сизарь понахальнее прочих, — вдруг сказал он. — Даже воробьи у него еду не особенно перехватывают. И соплеменники подальше от его клюва держатся. Или соплеменницы. Знаешь, наверное, что у них самца можно отличить от самки только путем опыта: посади двух голубей в клетку и жди, ворковать начнут или биться насмерть?

— К чему это ты? — спросил я.

— Твоя Зигрид. Разве ты ещё не понял? Её ведь не столько девочка возмутила, не столько вольные игры втроём, сколько то, что Фрейр без того своего приятеля вдохновиться никак не мог. Она боялась не поклёпа на сына и его приятеля, а того, что невзначай откроется истина.

— Вот как?

Дарвильи печально усмехнулся.

— Он, как я и теперь, знает это. Ты ведь слышал, как меня ма Эсти честила? Человек Опала. Голубок в стане сугубых орлов.

— С крючковатым клювом, однако, — произнес я, показывая на рог в навершии посоха.

— Конечно. Думаешь, нам так просто существовать в благородном и терпимом Верте? Хотя что до меня самого… Если около меня никого нет, то не всё ли равно, кто этот никто: женщина или мужчина?

— Теперь около тебя буду я. Всегда.

Снова роскошная, отделанная заново королевская спальня с ложем и гобеленами. Атласные занавеси, простыни и подушки на кровати — новомодного темно-сизого оттенка, на полу пышный рутенский ковер «эрсари», Торригалев подарок юной чете. Золото, серебро, чернь и тусклый багрянец.

Молодые наряжены сегодня в длинные, до полу, сорочки — викторианские, антикварные, шутит Фрейри. Всё скромно и донельзя пристойно, узаконенному совокуплению служат отверстия в надлежащих местах, изысканно вышитые по контуру рисунчатым швом. Правда, их немного больше, чем предусматривали подданные великой королевы, — но что поделаешь, дань более современной моде.

— Зала хороша, да отчего-то на душе неуютно, — признается Фрейя мужу. — Ты точно узнал, что ма Зигрид сюда никого не приводила?

— Ну, насколько людям вообще способно со мной откровенничать, — отвечает Фрейри, поворачивая на пальце кольцо с огненным опалом. За последнее время он немало продвинулся в вертдомских языках, но произношение и порядок слов в фразе пока небезупречны.

— Иногда я боюсь, что променяла казнь на пытку, — продолжает Фрейя. — Сам догадайся, почему.

— Понимаю, — смущенно кивает Фрейри. — Для меня и то в новинку брать, до сей поры я сам себя отдавал. Только и я не совсем мой близнец, и ты сама не та прежняя Фрейя. С тех давних пор ты столько вынесла, показала такую выдержку…

— Поневоле.

— Это безразлично. Как ни поверни — а это тебя сделало. А насчет меня самого… У нас будет много времени. Всё вертдомское и всё рутенское сразу.

— Чтобы здешние гобелены рассмотреть, — смеется Фрейя.

— И гобелены, — кивает ее венчанный муж.

Они уже давно разглядывают эти памятники галантной готийской эпохи, развешанные по всем стенам, то перескакивая через один, то возвращаясь к началу, но неизменно продвигаясь справа налево. Ибо лишь так дозволено двигаться вокруг тайны, что не указана, лишь обозначена как неявленное, обрисована в виде намеков и символов, умолчаний и пустот. Глубина женской тайны, сила мужского напора.

Дама в палевом платье, надетом на каскад белых нижних юбок, взлетает на качелях вверх, показывая восхищенному кавалеру не только изящные ножки в туфельках, но и то, что между ними скрыто, — его лицо озаряет восхищенная улыбка, а над всею сценой простирает ветви крона вековечного древа.

Двое холодно и вежливо беседуют на траве: дама — раскинув юбки, кавалер — простерев во всю ширину плащ. А их кони уже, кажется, сговорились: его жеребец подступается к раздольному крупу ее кобылки, что с полной готовностью откинула пышный хвост.

Благородная девица сходит с седла, опираясь на руку слуги, а крошечная, почти как у китаянки, ножка уже в его ладони — подозрительно длинные и холеные пальцы, страстное пожатие, что жаркой волной проходит по щиколотке дальше, вплоть до…

Снова двое — нет, трое. Мужчина запрокинул свою подругу на ложе и зарылся рукой в кружевной, пенный хаос, а сзади левретка острыми зубками тянет с него кюлоты.

Нагая девушка, приподняв над собой, целует курчавого песика: «Ах, если бы и он был так же мне верен!» И не замечает того, что его лукавая улыбка вовсю просвечивает через кроватный полог.

Двое щеголей — один в головах, другой в ногах ложа — распростерли на нём нагую прелестницу и дотошно лорнируют ее тайные и явные места.

На соседнем гобелене то же самое проделывают две красавицы в аршинных париках — но с голым мужчиной, для вящей надежности растянутым между четырех кроватных столбиков, будто его собираются порвать лошадьми. Лишь один его горделиво подъятый член остался на свободе и торжествует.

И вот — совершенно иное зрелище. Женщина, стоя в сердцевине огромного цветка, подняла юбки так, что лицо оказалось закрытым, а ноги еле видны из-под полупрозрачной кисеи. Четко прорисовано лишь темное зияние лона, отчего-то взятого в неправдоподобном ракурсе: точно лодка, или мандорла, или уста, прорезанные вертикально. Из верхнего края приоткрытых уст ниспадает, грациозно изгибается над тьмою гибкий пест, над устами — жемчужина пупка, открытое и недреманное око. А вокруг — кольцо таких же орудий, но куда больше: сомкнутое голова к голове, ствол к стволу — защитить.

И тут Фрейя чувствует между своих ягодиц нечто восставшее из забвения и праха, нечто трепещущее, горячее, плотное и стройное — и в миниатюре совершенно подобное тем стройным радостям, что вотканы в переплетенья нитей.

— Какой крошечный, — шепчет Фрейя. — Может быть, и стоит нам почаще гостить в родонитовом кабинете — чтобы твоё главное королевское достояние хоть немного возросло в размерах…